Небесный хор - [4]

Я мрачнею, я гасну. Сиять мне нельзя.

Треск повернутой кнопки. Я больше не помню.

Как мой луч ликовал, по тирану скользя.

«И будет час бескровный, предрассветный…»

Аде

И будет час бескровный, предрассветный,

Такой же бледный, как лицо мое,

Свинцовый запах и забытие,

Отверстый рот, навеки безответный.

А на полу… О, неужели я?..

Так значит смерть? Как быстро и как рано!

Но все ползет из газового крана

С убийственным шипением змея.

И напоследок я еще увижу,

Скосив глаза, издав последний вздох,

Как таракан проюркнет между крох,

Топорща ус, трепещущий и рыжий.

А через час вбежит, схватясь за бок

И задыхаясь, он, когда-то близкий,

И на моей истерзанной записке

Шипящих змей рассмотрит он клубок.

«Мне ль от предчувствий грозных скрыться!..»

Мне ль от предчувствий грозных скрыться!

Так жуток запах камфары,

Твой острый профиль, взгляд сестры,

Притихший врач, лекарства, шприцы!..

И стал внезапно я тобой,

Я стал бичом твоих конвульсий,

В твоем затрепетал я пульсе,

Слепой, как сердца перебой.

И вот прошло. Прозрел я снова.

Но не проходит мой испуг,

И в строфах раздается вдруг

Стук сердца твоего больного.

«О, что за день!.. На ободки, на блики…»

О, что за день!.. На ободки, на блики

В зрачках твоих встревоженно гляжу

Но уж себя я в них не нахожу.

В них только мрак, безмолвный и безликий.

И в бездну тьмы, в зиянье пустоты,

Взрыдав, кричу. Ни отзвука, ни слова!

Но на мои настойчивые зовы

Вдруг смерть встает, и исчезаешь ты.

И, тяжкий крик в устах своих сжимая,

Похолодев, я тайну познаю,

Но эту тайну скорбную твою

Да сохранит душа моя немая.

Терзаясь в днях и сетуя в ночах,

Пребуду я на медленной Голгофе.

Но не скажу я, почему твой профиль

Так обострен, так скорбно величав.

И в пустоту зрачков твоих не буду

Кричать и звать я больше никогда

Затем, что в них погибель и беда,

Затем, что я не верю больше чуду

Смотрю в тебя, и снова злая тень,

И стражду я от тяжкого молчанья,

И вижу крест над узкими плечами.

И мы молчим. И так проходит день.

«Там тоже суша, реки, тучи…»

Там тоже суша, реки, тучи,

Туман и ветр, тепло и свет,

И на любое из созвучий

Земных найдется там ответ.

Но как бы на октаву выше

Там всех свершений звукоряд,

И люди иначе там дышат,

И звезды иначе горят.

Басовых нот земных сражений

Там нет, и духи не поймут

Того томленья и броженья,

Которым прокляты мы тут.

«О, как зловещ и грозен он…»

О, как зловещ и грозен он,

Грядущий день, как напоен

Предчувствием Суда и казней!

Как с каждым часом неотвязней,

Неотразимей зов трубы!

Земные души, как гробы,

Разверзлись. Трубный клич мотора.

О, черный день, о, день, который

Начертан кровью на столбцах

Небесной Книги! В тлен и прах

Все превратилось от напора

Подземных, неуемных вод.

Заколыхался небосвод.

Завыли, заметались бесы.

Небес прозрачные завесы

Пробиты молнии клинком.

Ревет быком сраженным гром.

Кровь Божества из-под хитона

Сочится. Раздаются стоны.

Струится лавы знойный гной.

Проходит вихорь ледяной

Мятежной зыбью по вершинам

Оторопевших рощ. По спинам

Холодный льется пот. И ад

Из шахт на волю выбегает,

И рев милльонов содрогает

Слепую землю… Смерть у врат.

Красный флаг

Красный флаг на улице, красный флаг!

И за флагом идут, идут,

Вожделея отмщенья, расправ и благ

И взывая: — На суд, на суд!

Красный флаг на улице, красный флаг!

И за флагом дремучий люд!

Развевается, вьется зловещий знак,

Знак свержений, восстаний, смут!

Красный флаг, красный флаг вопиет, кричит

Вот уж столько взметенных лет:

— Стоп! Крушенье! Проезд закрыть!

Человеку дорог и нет! —

«И победил он легион лукавый…»

И победил он легион лукавый,

И распластав прозрачные крыла,

Он поднял Граль в деснице величавой,

И от него бежала злая мгла.

И с высоты, сияя вечной славой,

Наперекор коварным чарам зла

Низвергся свет на град золотоглавый,

Церковные расплавив купола.

И стал собором кубок чудотворный,

И превратился купол в новый Граль,

И я увидел, вглядываясь в даль,

Где воссиял так ярко свет соборный,

Как по стране немой и беспризорной

Проходит под забралом Парсифаль.

«Смотрю на звезд немые письмена…»

Смотрю на звезд немые письмена.

Они горят, как свечи в тайном храме,

Как летопись, творимая мирами,

Но скорбь земли безмолвна и темна.

Невыразимостью земля полна.

Мы лишь себя назвать способны сами.

Не произнесть греховными устами

Земных вещей святые письмена.

Но в этот час светлей и выразимей

Предстал мне мир, и, вздрогнув, я постиг,

Что в это жизни каждый краткий миг

Обожествлю я песнями своими,

Что каждый миг свое шепнет мне имя,

И что бессмертен скромный мой дневник.

«Кадила дым и саван гробовой…»

Кадила дым и саван гробовой,

Наброшенный на труп окоченелый

Земли-Праматери моей и вздохи

Метели-плакальщицы над усопшей,

И каждый вечер со свечой своей,

Уж оплывающей и чуть дрожащей,

Читает месяц, как дьячок смиренный,

Над отошедшей Матерью молитвы

Обряда погребального никак

Не заглушить рыданием надгробным

О, если б мог я полог приподнять

И ухом к сердцу Матери прижаться,

То я бы понял, с ней соединившись,

Что для нее я — только краткий сон,

Воспоминанье образов минувших.

Читая звезд немые письмена,

Припомнила меня, и я родился

В ее душе, и так как по складам

Она меня читает, развернулся

Во времени судеб небесный свиток,

И вот живу, пока судьбу мою

Она в слова бессвязные слагает.