Небесный хор - [2]

Шрифт
Интервал

ДИКИЙ МЁД (Берлин, книгоиздательство «Слово», 1930)

Из Гёте

Всё ближе вы, изменчивые тени,
Вы, некогда бежавшие очей.
Окрепшему откроетесь ли зренью?
Пребудете ль, как встарь, в любви моей?
Всё ближе вы! Царите же, виденья,
Сквозите же за дымкой всё ясней!
Как юноша дрожу я, очарован
Явлением волшебного былого.
О, давних дней, о, дней минувших благость!
В вас стольких милых призраков приют.
Старинной, полупозабытой сагой
Любовь и дружба снова восстают.
И снова боль, и пробегать не в тягость
По лабиринтам лжи всю жизнь свою.
Друзья благие, вас я вспоминаю,
Шепчу ушедших близких имена я!
Но внемлют ли, кому зарею ранней,
Зарею лет я песни распевал?
Где вы, друзей приветные собранья?
Где вы, любви ответные слова?
В чужой толпе горит подобно ране
Печаль моя, взрастая от похвал.
А тот, кому звучали эти строки,
Ведь умер тот иль бродит одинокий.
И снова он, давно забытый голод
По тихой, кроткой, ангельской стране,
Нежней, чем ветр над арфою Эола,
Мне веет песнь в невнятном полусне.
О, слезы, слезы! Скорбию тяжелой
Смягчилось сердце строгое во мне.
Всем, что мое, я всем теперь оставлен.
Все, что ушло, мне снова стало явью.

«Я робок, беден и убог…»

Я робок, беден и убог.
В одежде хожу верблюжьей.
Беру только то, что дает мне Бог,
И горстью пью из лужи.
Но есть цветы на горах крутых.
На высочайшем пике.
И пчелы мои облетают их
И мед собирают дикий.
И медом их горьким питаюсь я.
И кажется мне он сладок.
О, мудрая горечь бытия!
О, ключ золотых загадок!
Не обращаю никого —
Не я ли последний грешник! —
Но всем от меду моего
Дарю я с полей нездешних.

«Робок дух мой и тяжел. Горы ему недоступны…»

Робок дух мой и тяжел. Горы ему недоступны.
Дразнят сияньем своим. Мне б не взобраться на них,
Если бы пчелы мои, золотокрылые пчелы,
Не возносились наверх, словно кифара, звеня.
Светлых божеств письмена я в их полете читаю,
Рок свой гадаю по ним, волю богов узнаю.
В рощах блуждая глухих, мел золотой вырезаю,
Что собирают они в дряхлого дуба дупле.
Так и проходит мой день, солнцем любви осиянный,
В сонном гудении пчел, в ласковом блеске высот.

«Как ты горек, золотой мой мед!..»

Как ты горек, золотой мой мед!
Не заесть мне горечи до гроба.
О, как остро, о как больно жжет
Мне мой мед гортань мою и нёбо!
Как горька ты, скорбная земля!
Ты горишь в груди моей и в чреве.
Диким медом голод утоля,
Поклонюсь пчелиной королеве.
Как горька ты, плоть моя, на вкус!
Как горька ты, чаша голубая!
Но в свою я горечь облекусь,
Воспою я скорби, улыбаясь.

«Вопросы, разговоры, споры…»

Вопросы, разговоры, споры,
Табачный, кольцевидный дым,
И сквозь него мои просторы
С туманом нежно золотым.
И я дивлюсь на вешний полог,
На молодой цветущий сад,
И созерцаю пчел веселых,
И отвечаю невпопад.
Но вот случается порою,
Что я нахмурюсь за столом,
Дурную мысль в себе сокрою
И затаюсь в молчанье злом,
И вдруг, подняв глаза, увижу,
Как, угрожающе жужжа,
Закружится все ближе, ближе
Лугов нагорных госпожа.
И тот, к кому всего я боле
Взлелеял в сердце нелюбовь,
Весь передернется от боли
И быстро схватится за бровь.
И, нежное утратив жало,
Забьется жалобно пчела.
Еще немного пожужжала
И, отжужжавши, замерла.
И, чай поспешно допивая,
Я незаметно для других
Ее салфеткой прикрываю,
И обрывается мой стих.

«B звенящей раковине тела…»

B звенящей раковине тела
На незнакомом берегу
Я в песне нежной и несмелой
Твой вещий шепот берегу.
В своих слезах, таких горючих,
Твою я возвращаю соль,
В своих рыдающих созвучьях
Твою я воскрешаю боль.
В руках твоих ропщу и плачу,
Не в силах скорби побороть.
Так тянется мой дух незрячий
К твоим пучинам, о, Господь!

«Есть у Тебя столько весен…»

Есть у Тебя столько весен.
Дашь ли Ты мне одну?
Лик Твой благий так ясен!
Тёмно лицо мое…
Выпью ли я все небо?
Сам ли я в нем утону?
О, Всемогущий, слабо
Робкое сердце мое!
Из Твоего океана
Только одну волну
Выплесни, пеной соленой
Вымой чело мое!..

«Глаза еще закрыты…»

Глаза еще закрыты,
И сон не отлетел,
И дух полузабытый,
Как древо, шелестел.
Был внятен гром полета
И скрип эдемских врат,
И все шептал мне кто-то
Про боль моих утрат.
О, звук невыразимый,
Призывный, вещий звук!
О, если бы могли мы
Откликнуться, мой друг,
О, если бы из рая,
Под скрип эдемских врат
Печально догорая,
Коснулся нас закат!

«О, мир, о, тайнопись святая…»

О, мир, о, тайнопись святая,
Творцом дарованная нам,
Чтобы давали мы, пылая.
Как свечи, контур письменам.
Так пусть же разгорится пламя,
И станут явственны слова,
И письмена проступят сами
На манускрипте Божества.

Друзьям

О, друзья, вы опять со мною!
В серебро небеса одеты.
Весь обласкан я тьмой ночною.
Скорбь истаяла без следа.
После злого дневного света
Вновь тебя я на небе встречу,
Вновь проснусь я, тобой согретый,
Вековечной любви звезда!
Я от страсти земной излечен
О, друзья, вы опять со мною!
Вы как звезды, вселенной свечи,
В час полночный со мной всегда.

«Любовь и осиянность свыше…»

Любовь и осиянность свыше,
И с небом золотая связь,
И все мы любим, все мы дышим,
Святому голубю дивясь!
Луч солнца, долу отклоненный
Привольно реющим крылом,
Лик человека, осененный
Сей благодатью и теплом.
О, как усладна синева
За белизной разверстых крылий,
Что в горнем лете воспарили,
Едва приметные, едва
Приметные, едва, едва…

Осенние строфы

Нет, не до тленного мне лета,
Продолжить чтение
Еще от автора Николай Николаевич Белоцветов
Шелест

Белоцветов Николай Николаевич [3(15).5.1892, Петербург — 12.5.1950, Мюльхайм, Германия] — поэт, переводчик, публицист, религиозный мыслитель. «Шелест», вышедший 1936 году, второй (и последний прижизненный) русскоязычный поэтический сборник в который, по мнению Ю.Иваска, «вошли лучшие его вещи». Музыкально-мелодический строй лирики Белоцветова отмечал Ю.Иваск: вошедшие в последний прижизненный сборник Белоцветова «Шелест» тексты «написаны одним дыханием. Каждое стих, состояло из одной непрерывной музыкальной фразы».

Рекомендуем почитать
Сердце ночи

В 1910-е годы Михаил Лопатто (1892–1981) принадлежал к славной плеяде участников Пушкинского семинария профессора С. А. Венгерова, являлся одним из основателей бурлескного кружка «Омфалитический Олимп». Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета в 1917 году.В 1920 году, покинув Россию, обосновался в Италии, ведя уединенный образ жизни.В настоящее издание вошли все три поэтических сборника М. Лопатто: «Избыток» (П г., 1916), «Круглый стол» (Пг. — Одесса, 1919), «Стихи» (Париж, 1959), а также переводы из Анри де Ренье и коллективный пародийный сборник «Омфалитический Олимп.

Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.

Мертвое «да»

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З.

Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.