Небесный хор - [6]

Как блеклые стебли, колеблются мысли,

Колеблются глуби, колеблются выси,

Лениво колеблются бледные ветлы,

Колеблются блики над заводью светлой,

Под ветлами лебедь колеблется белый,

Колеблются волны, колеблется тело,

Колеблется всё, что покорно простору,

И сердце твое заколеблется скоро.

«Я боюсь, что яблоневым цветом…»

Я боюсь, что яблоневым цветом,

Сиротливой песенкой щегленка,

А не летом, не румяным летом,

Не осенней паутиной тонкой…

Я боюсь, что яблоневым, сочным,

Медоносным, розовым и свежим,

В час, когда неотразимо нежен

Этот мир в сияньи непорочном…

Я боюсь, не осенью, не летом,

А под всплеск весенних белых клавиш

Пряным, сладким яблоневым цветом

Ты меня когда-нибудь отравишь.

Стена

Порыжевшая от времени стена

Возвышается у самого окна,

Улыбается, приветствуя лучи,

Обнажая желтозубо кирпичи.

Вся в морщинах, в черных впадинах она,

Письменами давних лет испещрена.

И сегодня как-то явственнее след

Всех тревог и всех невыплаканных бед.

Оттого ль, что эта старая стена

Светлой жалости лучом озарена,

Оттого ли, что прильнув к морщинам плит,

У стены бездумно яблоня грустит.

Жемчужина

Нежит жемчужина взор претворенною в радость печалью,

Жен озаряет земных матовым блеском любви.

Но лучезарней стократ переливы страданья людского,

Но ожерелье из слез носит Царица небес.

Твоя комната

Уродцы-кактусы танцуют на окне,

Смешные скорченные гномы.

Широкая софа причалила к стене, —

Корабль, в ночную даль влекомый.

И фолиантами отягощенный стол,

И классики в обложке синей,

И Флавий на столе, и лампы ореол,

Как солнце над твоей пустыней.

Проходит часто здесь веселый караван,

Шагают важные верблюды,

И смуглые купцы из неоткрытых стран

Исполнить рады все причуды.

И только иногда проносится самум,

Удушливой швыряясь пылью,

И кактусы дрожат, и горный слышен шум,

И пальмы клонятся в бессильи.

«Настоем неба крепким и густым…»

Настоем неба крепким и густым

Упился день и стал еще печальней.

Как многогранный колокол хрустальный,

Оранжерея светится сквозь дым

В ней до сих пор затворницей весна

Благоухая нежится без неба.

День отсинел и, кажется, что не был,

И стеклянеет влажно тишина.

И в тишине так внятна дробь дождя,

Так пряней запах мяты и корицы,

И так легко соблазну покориться,

Средь орхидей и кактусов бродя.

Пусть только миг дано продлиться сну

И никогда не будет повторенья,

Но видеть вновь то робкое горенье,

Той первой встречи первую весну…

«Прибоем снов вспененные покровы…»

Прибоем снов вспененные покровы

Подушек легких. Жар и полубред.

Лежишь, грустишь под тяжестью лиловой

Часы стоят. Замешкался рассвет.

Все ночь да ночь! Соседка с ундервудом

И детский плач за дальнею стеной.

Автомобиль случайный с грозным гудом

Проносится по пустоши ночной.

Нет, не грусти, что двор так мал и тесен!

Мир — не квадрат, очерченный окном.

В тумане дня и в сумраке земном

Такой простор для плача и для песен!

Так хорошо почувствовать вблизи

Свой смертный час, безветренный и ясный!

Но над судьбой душа твоя не властна,

И не поднять визгливых жалюзи.

«Бессонница… Тревожно бредит дом…»

Бессонница… Тревожно бредит дом.

Исходит пес в истошном хриплом вое,

Томится ночь под звездным колпаком,

И бег часов, как сердца перебои.

Трещит мотор, как четкий пулемет.

Заполнен сумрак уханьем орудий.

Далекий зов… О, кто его поймет!

Услышит кто тоскующих о чуде!

Сомкни глаза! Забудь телесный вес,

Забудь себя, развейся и исчезни

В купели звезд, в прозрачной зыбкой бездне!

Не подымай с грядущего завес!

«Как стекол боль в заплаканный, осенний…»

Как стекол боль в заплаканный, осенний,

Дождливый день, как призраков томленье,

Как вечного забвения река,

Как пламя свеч великого Пятка,

Пылающих над скорбной Плащаницей,

Как черный сон, что осужденным снится,

Как тихий свист летящего копья,

Как взмах косы, как смерть — печаль твоя!

«Так раскрываются лишь Царские Врата…»

Так раскрываются лишь Царские Врата,

Так всходит чаша золотая,

Так неустанно от подножия креста

Молитвы отлетают стаей…

Так с пастбища под колокольный звон стада

К вечерней тянутся прохладе.

Так с неба падает звезда,

Так масло теплится в лампаде…

Так из святилища твоих певучих уст

Звенит призыв запретных далей.

Но разоренный дом как древле слеп и пуст

И верен призракам печали…

«Думаешь, по улице мы с тобой гуляем…»

Думаешь, по улице мы с тобой гуляем,

Пьем, едим, смеемся, спим и в гости ездим!

Это заблужденье! И давно мы знаем,

Что летим навстречу золотым созвездьям.

И, должно быть, вечно мы бы так летели,

Если бы не этот запоздалый выстрел,

Если б не дробинка, что застряла в теле,

Если б не усталость, что пришла так быстро.

Помнишь рой свинцовый! Помнишь, как растроясь,

От беды скрываясь, вновь расправил крылья

И на юг умчался журавлиный пояс!

Только мы отстали, изошли в бессильи.

Это не улыбка… Это — кровь сочится.

Это не беспечность… Это — агония!

Это две большие голубые птицы

С плачем ниспадают на поля нагие.

«Горевать и плакать мало толку…»

Горевать и плакать мало толку

И ничем ушедшим не помочь.

Но люблю рождественскую елку,

Что горит в евангельскую ночь.

И во мне такое же пыланье,

И в таком же чуждом мне краю

Без корней, без соков, без желаний

На кресте поверженном стою.

«Ничем, ничем, ни призрачной улыбкой…»

Ничем, ничем, ни призрачной улыбкой

Развеянных по небу лепестков,