Небесное созданье - [33]

— А зачем им эти пуповины?

— Ну, во-первых, кабарожья струя придает духам стойкость. Для парфюмерии она — ценнейшее сырье…

— Они что, сами духи делают?

Алексей рассмеялся.

— Нет, Аленушка, духи — не самопальная водка. Их самому не сделать. Перекупщики пуповины сбывают тем, кто наркотики возит. Если струей кабарги обработать упаковки с наркотой, ни одна собака не учует.

— Даже не знала таких тонкостей. Ты тоже продавал эти пупки?

Алексей с виноватой ухмылкой потупился.

— Было…

— Будем надеяться, больше не придется. Ты теперь богатый человек, Алексей. Ты хоть это чувствуешь? Ну, скажи.

— Чувствую, — кивнул Алексей, и начал раскачивать руку со свертком, а, раскачав, с силой запустил его в прискальный тальник на другом берегу, где он благополучно ушел под невидимый отсюда снег.

Алена проследила траекторию свертка, спросила с сомнением:

— А ты его потом найдешь?

— В Коозу нашел, а уж здесь-то…

— Какое дикое название — Коозу.

— Совсем не дикое, алтайское. Я интересовался этим названием. Нашел его в топонимическом словаре. Оно дословно переводится так: „древняя надмогильная каменная плита, врытая ребром в землю“.

— Какой кошмар, — скорбно прошептала Алена. — Там, наверно, ужасно было, да? — И ее большие, серые глаза округлились. Алексей уже заметил у нее эту особинку: при сильном волнении глаза округляются, темнеют, становятся глубокими-глубокими, с фиалковым отливом.

— Да, милая моя. — Он впервые назвал ее так ласково, ощутил под сердцем сладкую истому. — Ужаснее некуда. Там волки…

— Как, волки? Зачем?..

Он молчал, и по его жестко сжатым губам она поняла все.

— Как это страшно… — произнесли ее дрогнувшие губы. — Даже слов нет.

— Я себя там тоже волком почувствовал… — Поморщился и отчаянно махнул рукой. — Ладно, не будем вспоминать. Чего зря надрывать душу. Пошли в избушку. Видишь, смеркается. — Взял ее под руку и повел вверх по тропинке, но вдруг, спохватившись, рассмеялся и хлопнул себя рукой по боку. — Совсем из головы выпало с этим мешочком! — вскричал он возбужденно. — Почему ты про свою сумку не спрашиваешь? Так вот, я ее принес!

— Правда? Ой, какой ты молодец!

— За нее — лишний поцелуй.

— Глупый, — смущенно улыбнулась она, — лишних поцелуев не бывает.

— Хотел сказать, тысячу первый.

— Губ не хватит.

— Всего хватит!

— Какой ты самонадеянный, однако, — рассмеялась и долгим взглядом посмотрела в его глаза — с интересом.

— Такой уж есть. Кстати, сегодня — суббота. Банный день. Помыться нет желания? Лично я пропотел, как конь.

— С радостью бы помылась. Но где баня?

— Да прямо здесь, перед навесом.

— Прямо на снегу?

— На снегу. Я это делаю так. Жарко топлю печку, нагреваю воды. Намыливаюсь у печки. Потом беру ведро с кружкой, на воле смываю с себя мыло и ополаскиваюсь. А чтобы не стоять босыми ногами на снегу, выкладываю поленья. Но для тебя застелю их еще и соболями. Хочешь?

Она зябко передернула плечиками в своей шубке.

— Холодно же.

— Ничуть. Наоборот — жарко. Ты даже не представляешь, какое это наслаждение. Представь: вокруг — тайга, ночь, светит молодой месяц, а ты, обнаженная, стоишь на соболях и обливаешься горячей водой. И вся окутана паром. Экзотика! Век не забудешь! Ну? — Он порывисто шагнул к кедру и потянул с его ветвей длинные бледно-зеленые пушистые нити, густо свисающие от вершины до самого подножья.

— Я все хотела спросить: что это за украшения? Такое впечатление, будто кто-то к Новому году наряжает деревья.

— Это бородульник. Лишайник такой, — пояснил Алексей, сматывая пучок нитей в тугой клубок. — Кабарга питается исключительно одним бородульником.

— Ты хочешь и меня им накормить?

— Нет, это будет вехотка. Когда ею натираешься, ласкает кожу, как бархат. Удивительно нежные прикосновения. Даже сравнить не с чем.

— Искуситель, — капризно улыбалась Алена, поблескивая ровными зубками. — Ты заинтриговываешь меня. Так, чего доброго, и соглашусь на эту экзотику.

— А куда денешься. Где ты еще такое испытаешь? Все ваши сауны — ерунда по сравнению с купанием при луне. В общем, иди и готовься.

— А ты отпусти собачку. Ей так скучно на привязи.

— Только ради тебя, — сказал таким тоном, словно шел на большую уступку и смеясь глазами. Отпущенный Дымок, обретя свободу, дал круг вокруг избушки, разминая лапы и, на махах, умчался в сумрачный кедрач.

Алексей затопил печку, наносил воды и поставил греться, а сам, уже при свете лампы, сел к столу бриться. Aленa задумчиво лежала на овчине перед раскрытой косметичкой.

— Как я ужасно выгляжу, — вздыхала она, глядясь в крохотное, темное зеркальце. — Не крашеная, лак на ногтях облез. Чучелка да и только.

— Не наговаривай на себя, — сказал Алексей, морщась от боли. Туповатое лезвие едва соскребало со щек запущенную седеющую щетину. — Ты чудесно выглядишь. Чистый горный воздух действует лучше всей вашей макияжной химии. Кожа на твоем лице свежая-свежая и румяная, а на щечках такой нежный пушок. Как у персика. Ты тут стала еще моложе.

— В темноте видишь?

— А я у проруби на тебя смотрел и любовался. Как ты хороша, Аленушка. Даже сама не знаешь своей прелести. А я так вообще не догадывался, что такие девушки есть на свете. Одним словом — небесное созданье. И этим все сказано.