Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [108]

Этот диалог, насколько нам известно, составляет единственную дань, заплаченную итальянской публицистикой метафизическому методу политического мышления. Но читатель сам может судить теперь, в какой мере мы были правы, указывая на Вида, как на предшественника Руссо и выделяя диалог из массы сантиментально-пастушеской дребедени, наводнявшей собой в известном (значительно, впрочем, позднейшем) периоде все европейские литературы.

IV

Последняя литературная борьба за независимость: Иезуиты – Фра Паоло Сарпи и Парута

В первые годы порабощения Италии, церковь и империя живут еще в тесной дружбе между собой, составляя непреодолимый союз против итальянской независимости. Климент VII, только что пережив разграбление Рима войсками коннетабля Бурбонского, только что освобожденный из плена, считает за лучшее принять руку, которую, – более покровительственно, чем дружественно, – протягивает ему Карл V. Опасность, которой грозит ему Реформация и которую он не может преодолеть без помощи императора, заставляет его на время забыть только что перенесенные им оскорбления и унижения.

Этот союз церкви и империи отражается и в политической итальянской литературе тем, что служители католической церкви не только преследуют агитаторскую или националистскую школу публицистов, но в то же время работают над созданием официозной литературы, которая в области идей оправдывала бы и упрочивала бы испанское иго. Ботеро, первый совративший макиавеллизм на служение властям предержащим, был епископ и ревностный слуга Ватикана.

Но этот медовый месяц гвельфо-гибеллинского союза длится недолго. Едва успела улечься первая буря реформации, как только в Европе вспыхнули первые проблески католической реакции, – римская курия уже начинает считаться с союзником и понимать, что она слишком дорогой ценой купила победу. Иезуиты, быть может, более ревностные паписты, чем самый папа, начинают с завистью вспоминать о золотых временах Гильдебранда или св. Фомы Аквинского и задаются смелой мыслью воскресить эти времена в самом начале XVII столетия.

Итальянская публицистика носит на себе слишком несомненные указания такого намерения. Клерикальная пресса, до сих пор клеймившая Макиавелли за его националистические стремления, сама начинает разжигать эти стремления, надеясь в них найти надежную опору против испанского всемогущества.

Кампанию открывает скромный ряд писателей-иезуитов, в числе которых встречается между прочими имя столь известного у нас Поссевина. На первый раз они только возбуждают чувство подавленного национального обособления, комментируют Тацита, которого страстные дифирамбы против римских тиранов приходятся как нельзя более кстати в это время еще всеми ненавидимого в Италии чужеземного господства. Наиболее выдающийся из писателей этого разряда – неаполитанский иезуит Шипионе Аммирато, первый после Макиавелли недвусмысленно заговаривает об «итальянских надеждах» (le speranze d'Italia), призывает народ к геройской борьбе за независимость, требует изгнания испанцев и возрождения итальянской федерации под верховной гегемонией папы, на которого он указывает как на единственного союзника и мощного заступника итальянской свободы. Макиавелли, по словам Аммирато, окончательно совратил итальянский здравый смысл с истинного пути и приготовил гибель страны тем, что увлек в бездну централизации и вселил недоверие к папской власти, в которой он (Аммирато) видит избирательный и демократический характер и до небес превозносит ее за это.

Тассони, о котором мы уже упомянули, является деятельным пособником Аммирато. Траян Боккалини в своем остроумном «Ragguagli di Parnaso» (Отчет с Парнаса) осмеивает популярнейшим образом авторитеты враждебного лагеря и возбуждает всеми мерами и государей, и народ к восстанию против испанского владычества, которого смешные и позорные стороны он чрезвычайно удачно схватывает.

План иезуитов возрождения лиги итальянских городов под главенством папы очевидно представляется чрезвычайно заманчивым для итальянских публицистов этого времени. По крайней мере, это можно предположить на основании большого количества писателей, эксплуатирующих мысли, брошенные в оборот Поссевином, Бозио, Аммирато и др. Но кроме поэтов Тассони и Боккалини, украсивших это литературное направление произведениями своего ариостовского, игривого юмора, вообще писатели, трудившиеся над возрождением гвельфской идеи XVII века, не были ни популярны, ни особенно замечательны. История, как известно, не дала осуществиться иезуитскому проекту. Быть может, их многочисленные комментарии Тацита и их желчные выходки против испанского владычества несколько способствовали поддержанию ненависти к последнему в известных слоях итальянского народонаселения, которые однако и без того имели достаточно оснований, чтобы ненавидеть чужеземное иго. Но только привилегированные здешние классы не имели в себе достаточно сил для деятельной борьбы с могучим противником. Массы же в Италии мало имели поводов воодушевляться идеей давно отжившего гвельфского союза городов под покровительством Ватикана.

Венецианский монах Фра Паоло Сарпи, оставивший по себе довольно громкое имя в итальянской политической литературе, делает отчаянную попытку примирить или совместить в себе все политические направления, заключающие еще в себе хотя слабые зачатки жизненности. Он заимствует у иезуитов, или тогдашних нео-гвельфов их федеративную идею. Но во главе возрожденной итальянской федерации он хочет видеть не папу, а столь прославленную уже публицистами XVI века республику св. Марка. Наконец, у макиавеллистов Сарпи заимствует то артистическое интриганство, которым прославились поздние деятели этого направления.