Не в Канзасе - [6]

Если ангел-хранитель твой вдруг откажется от работы,

Я, пожалуй, его прибью. Ты же помнишь мой телефон?

Набери эти десять цифр, и скажи мне на ухо: «Ну что ты,

Я в порядке. Ангел на месте. Это просто дурацкий сон».

Просыпаясь в кромешной тьме, как затерянный на орбите

Космонавт, вспоминаю вмиг – то, что должен бы позабыть.

Ты, конечно, теперь уже не захочешь меня увидеть.

Я, конечно, теперь уже не устану тебя любить.

Звон Сибири

Сестрёнке Насте

Что же ты не пишешь, мой веселый брат?

Долго разбираться, кто во всем виноват.

А припомнив множество своих утрат —

Кажется, что в поле не воин.

Может быть, вчера я говорил с тобой.

Толком не понять, ты в телефоне другой,

Да такой другой, что в гости ни ногой —

Впрочем, за тебя я спокоен.

Отступив на шаг от нашей суеты,

Размотал себе всю душу на бинты.

Мне не подступиться, полные кранты,

Да и незачем подступаться.

Здешняя зима вросла нам в жилы и кровь.

Пожует, да выплюнет, и вся любовь,

Дышим льдом, и в легких прорастает вновь

Иней, не давая бояться.

Здесь, луной раскатана, лежит Сибирь

Мерзлым молоком от Омска на Анадырь,

Вшита белой строчкой в енисейскую ширь,

Писаницей врезана в скалы.

Кто ее увидел, тот как будто бил

В бубен жизни, свитый паутиной жил.

Звон Сибири – слышишь – от Юрги до Курил.

Разве тебе этого мало?

Жара

Жара стояла на земле, душа потела…

Кто чистил рыбу на столе, кто прятал тело,

Кто штык точил, кусая ус, кто ел котлеты.

Я ж поступить пытался в вуз, испортив лето.

Летели в космос корабли, тонули лодки,

Вставали зомби из земли и пили водку.

Колумб Америку закрыл и сжег все карты,

Лишь мы, составом в десять рыл, сидим за партой.

Матросов к пулемету полз, летел Гастелло.

И ты, с букетом белых роз, и я – без дела.

Восстал из праха Вавилон, и пали Фивы,

Но выдь на Волгу, чей там стон над кружкой пива?

Горел июнь, вращался мир, шиза крепчала,

И вот – опять без дырок сыр, и всё сначала —

И свет, и звук, и е равно эм цэ в квадрате…

А я забыл уже давно, в каком ты платье.

Нарезан ломтиками день, утоплен в чае,

И подала в отставку тень, не заскучаешь.

Раскопан древний Илион толпой узбеков.

Да был ли мальчик? Или он давно уехал?..

Эльсинор

Над проливом сегодня радуга. Добрый знак.

Даже тем, кто вчера утонул, все грехи скостятся,

И любой, пусть хоть самый отпетый убийца-маньяк

Этим утром, открыв глаза, начинает смеяться.

Отчего же вновь, наблюдая пустой стакан,

В нем Офелию вижу, и вот она по теченью,

Распустив косу, держит курс напрямик в океан,

Вся размокшая, как упаковка дрянного печенья?

Если скажешь кому-то: «Прогнило, похоже, у нас

что-то, нет уже перемен в королевстве Датском», —

Каждый раз рискуешь. Поставят синяк под глаз

И уйдут, оставив в тоске и смятении адском.

Лучше просто работать могильщиком. Нет хлопот.

У покойников здесь, несомненно, с родней напряги,

Лишь поэтому можно копать. И никто не придет,

Не предъявит (на череп Йорика) ворох бумаги.

Здесь такая во всем неправильность, что порой

Эльсинор представляется ржавой пустой жестянкой,

Где по всем коридорам закованный в латы строй

Мертво держит равненье на царственные останки.

Если мир – что театр, то подмостки давно пора

В капитальный ремонт, вместе с прочей ненужной дрянью,

Или, скажем, в костер. А поскольку пьесы – мура,

То актеров ждет децимация и покаянье.