Не той стороною - [63]

“ Не то на корзинах, на полу сяду, — решил Кро-венюк.

Фирра надумала:

— Знаете что: пойдемте к нам, пока придет этот ваш мандарин — Стебун. У нас с сестрой отдельная комната… Потом, может быть, уговорим папу, чтобы пустил вас жить у нас. Вы на рояле играете?

— Немножко.

— Идемте!

Кровенюк ухватился за приглашение Фирры. У Фай-манов завел настоящее знакомство и заручился обещанием девиц уговорить отца на предоставление ему освобожденной Стебуном комнаты.

Когда Стебун пришел, он простился с девицами и явился к собиравшемуся спать партийцу.

Открыв дверь, Стебун сразу узнал Кровенюка. Он не выразил никакого восторга от этого посещения. Однако, узнав, что Кровенюку некуда деваться, заночевать парня пустил. Предложил ему располагаться на полу и сейчас же лег сам. Узнал, что Кровенюк был в штабе и должен уехать на пост военкома в Георгиевск к Шаповалу, но раздумывает и не прочь пошататься по Москве. На содействие Стебуна в этом смысле и рассчитывал.

— Товарищ Стебун, вы председатель дискуссионного клуба, в котором собираются члены Цека? — спросил он с какою-то надеждой.

— Да.

— Если бы вы ввели меня в клуб, я познакомился бы там с членами Реввоенсовета и остался бы здесь при штабе начальником какой-нибудь части.

Стебун полминуты сдерживал себя, чтобы не вспыхнуть и не предложить улегшемуся уже парню оставить комбату.

Наконец, коротко посоветовал:

— Езжайте-ка, друг, куда вы назначены, завтра же, да постарайтесь там без фасонов поработать.

Кровенюк понял, что Стебун не зовет его снова на ночлег, чтобы избавиться от него.

Стебун же думал о клубе. Клуб сделался крупнейшим фактором партийной жизни, но было что-то нездоровое в стремлении к нему людей, думавших об устройстве своих личных дел. В числе его завсегдатаев уже был Диссман. Теперь туда же мечтал проникнуть такой легкоумок, как Кровенюк.

— Посмотрим, что дальше будет, — тер он себе лоб и откладывал вывод.

Дальше было очередное собрание клуба. Оказалось это собрание последним...

Оно состоялось через неделю после посещения Кровенюком Стебуна.

Вначале все было благополучно. Распространилась обнадежившая партийный актив весть о том, что Ильич продолжает поправляться. Краем уха Стебун поймал замечание разговаривавшего с Борисовым Тараса о каком-то письме выздоравливающего вождя к Моста-кову. Мостаков еще не пришел, и Стебун не мог проверить значения этого разговора.

Как всегда, когда клуб наполнялся и знакомый неожиданно встречался за одним столиком с давно забытым другим знакомым, товарищем или сподвижником, настроение в клубе приподнималось. Захар, Тарас и Нехайчик смеялись над высоким чудаком Комаровым, выискивавшим среди членов клуба бывших каторжан и поселенцев, которых он хотел организовать в особое общество. Шутили по поводу того, какая была бы картина, если бы в очередную годовщину революции все подпольщики-большевики оделись в тюремные причиндалы и особой колонной, в кандалах, котах и халатах с бубновыми тузами промаршировали до Тверской.

Комаров — коломенская верста, чуть сгорбленный, с горбатым рулем носа, в пенснэ. Он виновато от всех отшучивался, но агитацию продолжал и в полчаса сколотил группку учредителей общества, согласившихся притти на первое собрание.

Борисов, Семибабов, Кердода и в больших очках на рыжеошер стенном лице, мартышкообразный деятель Исполкома Коминтерна Гутман разговаривали с возвратившимся из заграничной поездки Антоном.

Сегодня в клубе был Лысой, кроме близких верхушке Тараса и Бочина. Предстоял интересный доклад делегации, представлявшей на международной дипломатической конференции в Генуе советское правительство. Вместе с докладчиком Лавриным за четверть часа до открытия дискуссии пришел один из работников, занимавшихся оздоровлением советских финансов, красавец Постышев.

Лаврин зарикошетил в обход столов и стульев к Стебуну. Постышева, впервые заглянувшего в клуб, окружили знавшие его по эмигрантской жизни в Женеве Захар, Акоп и Семибабов.

Постышев, предвкушая эффект принесенной им новости, сиял, будто он только что встретил римского папу, с безбожным плясом поющего на всю Москву «Кирпичики».

И каждый ответно улыбался, здороваясь с сияющим большевиком из Наркомфина.

Постышев сел за столик, давая место расположиться возле него и товарищам, особо поглядел на Захара и, вынув из кармана что-то зажатое в кулаке, положил руку на стол.

— Узнайте, что тут? — победоносно оглянул он товарищей.

— Дрожжи для нэпа! — придвинулся с нетерпеливым интересом и угадал Семибабов. — Показывайте!

Он был больше других партийцев в курсе финансовых дел, ведя торговые дела издательства, и сразу сообразил, чем щеголяет Постышев.

— Монета? — спросил флегматично Захар.

— Червонец николаевский, что там особого? — возразил Акоп.

Постышев разжал кулак и подал Захару то произведение, которое трубило о славе Наркомфина.

— Советский рубль! — отрубил гордо Постышев собеседникам. — Рублевая монета первого нашего выпуска. Поступает на-днях в обращение на рынок. Вслед за этим выпускаем серебряную и медную мелочь — и тогда поздравьте нас. Только что отчеканена.

— Действительно первая? — спросил Захар.