Не той стороною - [50]

Евгенов высказал также мысль о непонимании значения устойчивых цен хозяйственниками и подкрепил это ссылками на деятельность трестов, не успевающих поставлять товар на рынок, оттого, что спекулянты прямо из-под машин весь его закупают и втридорога перепродают потребителю, усиливая таким образом частное накопление. Затем оратор процитировал выдержки из руководящих статей в партийной прессе. Некоторыми противоречиями в этих цитатах он старался доказать путаницу в вопросе, заявил о неотложности его проработки и сообщил о том, что при надобности готов сделать и подробный доклад об этом.

Взгляд, высказанный наспециализировавшимся в вопросах экономики Евгеновым, был нов, но именно поэтому в экономической части он никаких возражений не вызвал. Зато с бурей протестов один за другим члены клуба обрушились на докладчика за его мысли о возможности реставрации буржуазии. Этого никто из коммунистов не мог допустить. Всякий брал слово для того, чтобы сечь Евгенова за такое еретическое допущение, хотя бы даже в теории.

Потребовалось сделать перерыв. Стала несколько определяться физиономия клуба. Стебун объявил на полчаса передышку и подошел к подозвавшим его Захару и Тарасу.

— Там ваш одесский пройдисвет Диссман в приемной, — устремился ему навстречу Захар, — у него еще билета нет, Тарас просит, чтобы вы впустили его.

— Диссман? — переспросил Стебун.

— Да, вы же, Стебун, должны знать его! — воскликнул поощрительно Тарас.

— Хорошо…

Стебун, заглушив шевельнувшееся негодование, перешагнул к приемной и, открыв дверь, кивнул головой служителю:

— Впустите!

Одновременно поймал взглядом фигуру мужчины, с сановной самостоятельностью ждавшего распоряжения о его допущении в зал.

Ожидавший, узнав Стебуна, сделал нерешительную попытку выразить удовольствие.

— Стебун, обождите же…

Стебун, намеревавшийся сейчас же вернуться в зал, прикрыл дверь и выжидательно сунул за спину руки.

— Что вам угодно от меня?

Он и раньше невысоко ценил партийного журналиста, строившего все дела на личной карьере. Подвизаясь во время февральской революции среди меньшевиков, Диссман немедленно после Октября перекочевал в ряды победившей партии. Пользуясь доверием ответственных работников, получил назначение на редакторскую работу в провинции для приобретения опыта. Быстро вошел во вкус командного положения и научился обезоруживать самоуверенностью манер всякого сколько-нибудь не искушенного в распознавании людей коммуниста. Даже личные повадки переиначил, копируя во внешности и в разговорах особенности гениального вождя большевистской когорты. Особенно косил, на манер хитрого ильичовского прищуривания, одним глазом. Подстригал бороду, выкраивая из нее весьма знакомый каждому партийцу околышек бородки Ленина, и во время выступлений на собраниях воспроизводил характерную сиповатость обличительно негодующих модуляций голоса Ильича.

После того как Диссман оказался виновником крушения семейной жизни Стебуна, Стебун выплюнул бы вместе с шлепком крови из своей души самую память о Диссмане. Но форма партийно-товарищеских отношений требовала соблюдения хотя бы официальных, деловых рамок вежливости. Между тем, Диссман, не ограничившись тем, что Стебун его впустил, еще останавливал его.

Он сперва, очевидно, рассчитывал отнести происшедшее в Одессе к числу тех пустяков, которые не должны вызывать между двумя работниками партии осложнений. Но, прозрев по тону Стебуна, что тот так просто на это не смотрит, сразу перестал делать вид, что ничего не понимает, и уже тоном увещевающей просьбы воззвал к товарищу:

— Ну что же вы, Стебун… считаете меня одного виноватым, когда она мне изобразила все так, будто вам до нее никакого дела нет и не будет… Будто я, как и вы, не знаю, как все это делается… Зачем между большевиками это дамское дутье губ друг на друга?

Диссман действительно с протестующей укоризной, не переставая косить глазом, надулся и подступил настолько, чтобы взять Стебуна за руку.

Стебун, нервно подергиваясь, выслушал его и процедил угрожающе:

— Хотите, чтобы я назвал вас партийной приблудой? Идите и меня не трогайте!

Он тяжело мелькнул взглядом по ненавистной фигуре Диссмана, открывая угрожающе дверь, и мгновение выждал.

Диссман побледнел и, растерявшись, переступил порог.

Тогда шагнул в клуб и Стебун и очутился среди разбившихся на группы в предзальной комнате спорщиков и перетолковщиков того, о чем говорилось в связи с докладом Евгенова.

Акоп, Борисов и Тарас стояли между столами, загородив дорогу к залу, и, очевидно, менялись острословным подкалыванием друг друга, потому что Тарас улыбался, Акоп горячился, Борисов же подковывал их разговор краткими репликами.

— А, именинник! — поймал Борисов взглядом Стебуна и передвинулся, когда пожимал ему руку. — Банька полезная придумана. Поговорим, поговорим!

Акоп возбужденно подступил вплотную к создателю клуба.

— Дайте после перерыва мне слово, Стебун, в первую очередь. Высеку Бочина… Пусть Тарас возражает. Ох, бюрократ! На заседании губкома, — объяснил он Борисову, — подносит такую же чушь, как сейчас Тарас, что внутрипартийная демократия невозможна вследствие того, что в партии много крестьян, а рабочие-де с ними по традиции ладят… Дуют любую отсебятину, лишь бы от Ладо была шпаргалка…