Не той стороною - [48]

Увидев Стебуна, он слегка оттаял:

— А! Здравствуй, дядя! Здесь?

— Здесь. Хочу к тебе в ячейку на газовый прикрепиться. У вас, слышал я, целая организация…

Статеев остановился и, усмехаясь на нескольких спорщиков, с азартом судивших о разносе, которому подвергся Акоп, движением головы указал на них Стебуну.

Стебун с испытующей твердостью встретил это движение и в свою очередь кольнул взглядом товарища.

— Ты что, — выразил он намерение говорить по-настоящему, — считаешь, что против фактов Акопа можно спорить?

Статеев весь отяжелел на мгновение. Он вспыхнул, но вместо тысячи жгучих возражений только придвинул к Стебуну еще на одну сотую поворота головы косяк испытующего взгляда:

— А ты за бузню разве?

Стебун почти рассердился. Он не собирался спорить, ожидая, что у него со Статеевым взгляд один, между тем его приятель обнаруживал неожиданную самостоятельность. Мгновение он недовольно осматривал Ста-теева.

— Чего же ты сердишься?

И будто проглотив зернышко горького плода, — со скисшим видом, но более спокойно заметил:

— Бузня — не бузня, друг, а если эти вопросы обсудить да кое-что исправить, так от этого мы веса не потеряем.

— Кишкотряс, дядя, это один говорильный.

Статеев махнул рукой.

— Так ли, Марк?

Статеев, остывший было, снова вспыхнул.

— Вот что, Илья… «Командование», «перегибы»… Знаешь, тут дело идет не о том, нужно нам шагать направо или налево, а о том, хороши или никуда не годятся наши руководители. Каждому склочнику теперь снится звание народного комиссара. А ты липнешь в эту компанию, да еще с этим багажом хочешь итти к массе. Ищешь большую ячейку. Ты об этом подумать пробовал?

— Скажем, что о такой проблеме и я думал, — потемнел Стебун. — Что ты этим хочешь сказать?

— Ничего…

Статеев повел головой, пригласил Стебуна взглядом на улицу и, уже спокойно, подкупающе просто спросил:

— Скажи вот что, Илья, ты нашу ошибку в вопросе о Бресте признал со всеми другими или нет?

— Признал.

— Ошибались мы?

— Ошибались.

— Ну, что это значит, признать, что ты ошибался?.. Значит мы бузу терли тогда во вред революции? А если бы Ильич не ухитрился собрать большинство в то время и левая оппозиция получила бы большинство да поступили бы мы посвоему? Вместо того чтобы скорее заключить с немцами какой угодно мир, начали бы драться и дали бы им возможность открыть к нам ворота для вторжения буржуазии. Разве наша оппозиция не привела бы к краху революции?

Стебун со вспышкой прячущихся на дно глаз огней перекосился в упор в глаза товарища и, шевельнув в душе какую-то гору, выжидательно признал:

— Может быть, и крахнула бы.

— Ну вот… Наш брат рабочий, требовавший отпора немцам, в то время промахнулся так, что я и теперь покоя другой раз себе не найду. Я шел с тобою тогда и чудил. Если бы не покрыла нас партия тогда… Но одной ошибки довольно. Идя к массам теперь со своим душком, не думаешь ты, что пробуешь еще раз сбить рабочих с толку?

— Так ты думаешь?

— Так, брат, думаю, хоть лезь на стену, если тебе это не нравится…

И Статеев стал еще угрюмее, будто почувствовал, что отсекает от себя навсегда Стебуна.

Стебун остановился. Было что-то жесткое в противоречии с старым приятелем. Он закрыл свою душу на засов перед Статеевым, а Статеев — перед ним, лишь только их мысль коснулась предрешенного для Стебуна вопроса о болезни в партии. Оставалось прервать бесцельный спор.

— Увидим! — выдохнул Стебун что-то оторвавшееся от души. — Я еще с группировками недовольных не связался, сути их взглядов не знаю и в клубе посмотрю, кто куда гнет.

— Я в клубе буду… — решил Статеев. — А в ячейку, если хочешь, войди. Заменишь меня, потому что я развинтился, дурею и начинаю глядеть по ту сторону вещей. Не хочется, да надо над самим собой баланс свесть.

Вид у Статеева, действительно, был больной. Последние слова были сказаны с потухающим безразличием.

Стебун внимательно посмотрел на товарища.

— Устаешь? — спросил он сочувственно.

Статеев чуть скривился и на что-то, понятное одному ему, намекнул с свойственной ему иногда манерой переиначивать слова:

— Ус-таю!

Стебун пожал плечами.

— Ну, пока. На-днях я зайду.

Статеев, сам того не зная, рубанул по самому опасному месту в душевных ранах Стебуна. Именно пятно недавней ошибки в героическом списке деяний Стебуна больше всего заставляло его самого теперь относиться ко всяким новым формированиям в партии, групповым и идейным, лишь с самой терпеливой осторожностью. Ошибался не он один. Каждый из товарищей, руководивших теперь партией, также имел в своем прошлом если не тот, то другой промах. Но водитель масс не может позволить себе роскоши ошибаться раз за разом. В противном случае если не введенные им в заблуждение массы, то его собственная логика должна заставить его политически умереть. Может быть, лучше всего было осудить себя на бездействие. Но перед каждым деятельным партийцем вырисовывалась необходимость принятия ответственных решений, ибо жизнь выдвинула новые проблемы. Нэп — но до каких пределов? Дисциплина партии — но не создается ли в ней и теплица для карьеристских стремлений? Партия дает деятелей на все командные высоты, но не перерождается ли она?