Не той стороною - [33]

— Едемте, товарищ Русаков.

— Поможете устроиться?

— Целый дом у кого-нибудь оттяпаем, если надо будет, — поднялся Шаповал, возбуждаясь, — только не показенному и не поспецовски лишь бы работать… Вот в чем штука! Возьмите работу и так и этак, чтоб чортиками в глазах завод задвигался. И дневать и ночевать в нем… А квартира и прочее — это будет!

— Так что же, — решил Русаков, — за ребенком и ехать, пока вы еще в Москве, или прежде побывать у вас?

— Ребенок где?

— В Одессе.

— Я пробуду здесь еще дней пять. Возьметесь вы помочь мне тут хлопотать пока?

Шаповал в Электросельстрое добывал материал и мастеров.

Русаков подумал о том, что Узунов ему не откажет в содействии, если это понадобится. Твердо пообещал:

— Возьмусь.

— Вот… Потом вместе поедем в Георгиевск, водворим вас и уначалим на заводе, а оттуда съездите в Одессу. Так ладно будет?

— Хорошо, товарищ Шаповал. Сделаю теперь все, что надумаете вы или партия… Куда хотите и как хотите. С завтрашнего дня к вашим услугам, можете располагать мной.

— «Услугам» — давайте не выражаться так стихо-творно… Вы живете тут же?

— Да.

— Я зайду.

Русаков ушел от Полякова с вспыхнувшей надеждой на будущее. Теперь надо было кончать с Файманом, Калашниковыми, войти в дела Шаповала и быть наготове… Скорее тянись, время!

* * *

Магазин сдан. Пирожники переселены. Дела комендатуры «Централя» переданы Николаю Калашникову.

В первые же дни приезда Шаповала из Электросель-строя выписана командировка инженеру и двум монтерам, направляемым в Георгиевск для производства работы по включению завода на энергию городской станции. Ha-днях инженер и старший монтер будут там. Для Полякова Шаповал взял командировку себе на руки, чтобы ехать одной компанией с ним и Русаковым.

Трое работников — в загородке жесткого, со скрежетом рвущегося вперед полусотместного вагона расположились по плотным, как предбанный гардеробник, нумерованным лазам полок. Первые ночь и день — без особой общительности, а на второй вечер — с развязавшимися языками.

Не может оставаться самим собой Поляков, если он и сам не вытрясет перед каждым из копилки души все, что занимает там сколько-нибудь видное место, и других не заставит кипятиться в азартных спорах.

Поляков той же антрацитной породы, что и Шаповал, только со своими особыми заковыками. Грубое, просоченное испорченной от дурного воздуха кровью лицо, ядовитый бегающий взгляд. Весь сляпан природой, будто она ковыряла таких по сотне в один прием, лишь для счета, только бы сбыть с рук. Но выдумками, необоснованным фантазированием и жаждой мешаться во все — переполнен. Чего и не знает — говорит, лишь бы ошеломить воображение своих слушателей.

Поляков завел знакомство со всеми почти едущими в соседних загородках, ввязывался сам в разговор, лишь представлялся случай.

Он пустил в расход принадлежавший Шаповалу остаток сухумского табаку, угощая им нескольких красноармейцев, приглашенных из соседней загородки. Один конопатенький пехотинец щегольнул особой фокусной зажигалкой, высекавшей огонь пулеметным речитативом искр. Зажигалка произвела впечатление, пошла по рукам, вызвала размышления.

Заинтересовалась оживлением среди парней занимавшая четвертое место в загородке остроносенькая бабка, крестьянка с какого-то хутора на Черноморском побережьи. Подсел находившийся в вагоне мужичонко-беспризорник, житель тех краев, в которые теперь направлялись москвичи. Это был полукрестьянин-полубатрак, которого удачная поездка воодушевила, так что он бодрился и смотрел, блаженно каждому в глаза. Он возвращался от Калинина, к которому ездил хлопотать о своих делах, а заодно и с просьбами от какого-то комбеда.

Русаков и Шаповал сперва или мечтали или дремали, каждый думая о своем, на верхних полках, а поддавшись оживлению в нижнем этаже загородки, перевернулись на животы и, выставив головы, стали слушать разговор.

Один красноармеец по поводу фокусной зажигалки вспомнил и превознес Эдиссона.

— Эх, вот голова! Это что — игрушка какая-нибудь: зажигалки, машинки всякие… А вот телефон, электричество, граммофоны! Это механика!

«Эдиссон» затронул хуторскую жительницу.

— А у нас изобрели, — всплеснула она руками и закачала головой, — можно сказать, что ни ниток, ни иголок!

Вмешался и крестьянин-ходок.

— Эх-эх, товарищи-граждане, Красная армия, действительно, что нет! — вэроптал он. — Хорошо бы вот теперь, — нет и разверстки, а все плохо — не то, так это… Вот был я у Калинина. Так он же, нащ избранник всероссийский, помочь — помог в моем деле, а сам сказал, что разруха… Еще придется узнать и неед енного и непитого. Сплошала наша нация. Не такой мы народ, чтобы чик — и все было…

Один из красноармейцев — видимо, политрук, задававший тон поступкам своих товарищей и мудро молчавший, пока касалось пустяков, повернул плечо в сторону бабки и крестьянина. С умиротворяющей твердостью поправил:

— Это вы, товарищ ходок, и вы, бабуся, жалитесь и поносите свою нацию зря. Мы изобрели советы, до которых не додумались ни в одном государстве. А это механика такая, что пусть-ка потанцуют буржуи, когда наше изобретение применят и у них рабочие и крестьяне! Небойсь, сами же цы большевистскому духу радовались, когда распатронивали в своем краю какого-нибудь живодера?