Не той стороною - [32]

Вспыхнувшие надежды приподняли настроение Русакова. Он ожил.

В конторе склада губкома нашел Бухбиндера.

Рассеянный по виду, малокровный маклачок с остреньким носиком и черностеклярусными глазами не терял какой-то осмотрительной подвижности даже в двух или трех теплых одежинах под отдувавшейся на нем курткой с подкладом из серого барашка. Увидев Русакова, он кивнул ему головой, чтобы комендант «Централя» обождал, а сам с двумя подсказывавшими ему цены на какой-то товар приказчиками закончил перекройку счета, побывавшего в руках всей тройки сговаривавшихся коммерсантов. После этого Бухбиндер подписал счет, подозвал Русакова и сел перед ним на стол.

— Товарищ Русаков, от жильцов «Централя» мы хотим вас взять в правление кооператива. Хотите помочь нам? Садитесь.

Русаков, не садясь, озабоченно потемнел и с сожалением повел плечами.

— Не могу, товарищ Бухбиндер…

— На вашу кандидатуру согласится весь «Централь», а иначе выберут прохвоста такого, что он будет обсасывать кооператив, как леденец… Вы же провели запись членов там, почему же не хотите итти в правление? Мы вас хорошо знаем, вы меня тоже видите не первый раз. Разве плохое дело?

Действительно, когда Бухбиндер, проведя в губ-коме собрание технических сотрудников, наделил нескольких человек книжками для вербовки членов кооператива, — Русаков отличился добросовестным проведением записи среди жильцов «Централя», но он не ожидал, что сейчас же им кто-нибудь заинтересуется. Теперь, когда он поговорил с Шаповалом, ему нельзя было итти на то, чтобы давать зачинщику кооператива согласие на участие в новой работе.

Он сдержанно помедлил, остановился взглядом на соскользнувшем к нему со стола кооператоре и недоуменно развел руками:

— Личные дела у меня, товарищ Бухбиндер, такие, что, может быть, я уеду скоро из Москвы. А если и останусь, то, вероятно, перейду в райжилотдел заве-дывать отделом гостиниц. Жду только, там у них сейчас перемены разные.

— Так? Жалко. Кого же вместо вас наметим?

— Возьмите Николая Калашникова. Парень хорошо грамотный. Беспартийный, правда, тоже, но когда надо — разобьется в лепешку, а сделает что нужно.

— А если не выберут его?

— Выберут, я поговорю с жильцами.

— Пришлите его ко мне, товарищ Русаков, только смотрите — вам и проводить на выборах его. Если соберется в правление народ с душой, мы наворочаем такого, что и наркомфину не приснится.

Русаков нашел Николая.

— Ну, товарищ Калашников, придется вам на большевистской молотилке лоб погреть.

— А что такое?

— В правление кооператива кандидатом от «Централя» вас выставим.

Парень встрепенулся и тряхнул головой.

— Насчет Файна у нас кто-то старается… Чеботаревой Файман, что ли, подсказал, чтобы нашего колдуна выбирали?

— Файман выставляет Файна? — изумился Русаков. — Вот компания — и сюда лезет! Ну, нет! Это, знаешь, Николай, нэпманы рассчитали на то, что никто о Файне не знает. Надо тебе обязательно итти, иначе «Централь» будет опутан. Файмана не проведешь.

— Ну что ж, я пойду.

— Иди тогда к председателю кооператива, а потом мы еще поговорим о наших собственных делах. Надо нам об обмене квартиры поговорить, потому что, кажется, я уеду…

— О! — изумился Николай.

— Завтра — будем говорить, пока иди к Бухбиндеру. Русаков все свои надежды возложил теперь на встречу с гостем Полякова. Тот, сам того не зная, мог его спасти.

Товарищу Шаповалу в Москве приходилось действовать не в первый раз. Тут надо со всех сторон зайти, не одну пружину нажать, чтобы своего добиться. И Шаповал с первого же дня бился по своим делам. Встречи с такими же, как он сам, колотнючими людьми. Атака в Электросельстрое на оперативно-производственный отдел. Налет на хозорганы, чтобы урвать у них все, что может потребоваться для заводика. Труднее было это, чем тогда, когда он приезжал по фронтовым делам, но все же кое-что удалось.

Утром у Полякова чаепитие. Пришел и Русаков поговорить с постояльцем.

Шаповал разгулялся. В платке на столе вынутые из корзины десятка полтора яиц, в банке — сливочное масло беспорочной деревенской фабрикации, рядом — щедро расположилась обувная коробка, наполненная свежекрошеным жирножелтым сухумским табаком, кувшин меду, пахнущий в пику московскому климату такой степной благодатью из подсолнечников, маков и гречих, что присутствующие на мгновение чувствовали себя на солнцепеке юга. Шаповал сам ел и был готов всех обкормить благами своего дорожного запаса; чувствуя, что его дела устраиваются, он качал от удовольствия головой, после того как проглатывал кусок прослоенного маслом и медом житняка, и с веселой рекламой оповещал:

— Жить на белом свете, товарищи… эх! лучше, чем дома!

Товарищи — Поляков и его мать, уборщица, деловито уплетали яства и угощали с своей стороны чаем постояльца.

— Кушайте еще стаканчик, товарищ.

— Пей! — поощрял Поляков.

И мать и сын бросились подать Русакову стул.

Русаков поблагодарил, попросил не беспокоиться, сказал, что пришел только на минутку.

Шаповал дернулся к нему, заставив его подсесть к себе:

— Едем, товарищ Русаков?

Русаков мгновение помедлил и встал, подавляя в себе возбуждение.

— Я хочу ехать, товарищ Шаповал, и обещаю, что буду работать, как законтрактованный. Но вы знаете, что кроме знакомства с вами у меня там некуда приткнуться, хотя бы для того, чтобы переночевать. А я хочу там поселиться с одним ребенком. Недавно у меня умерла сестра, и от ней остался у каких-то соседей ребенок — сын. С сестрой я связан обещанием. Вопрос — поможете ли вы мне устроиться с квартирой, с нянькой и не боитесь ли, что я не отработаю всякую заботу обо мне?.. Если думаете, что помочь мне не грешно, то навек обяжете меня. Я поеду. А решите, что я не стою этого, говорите…