Не той стороною - [28]

— Ехали бы вы на Урал или на юго-восток, где вас знают. Все равно отсюда отправляются туда и секретари и краевые руководители.

— Э, дяденька, отстали вы! Знаете вы, что это теперь делается по связям? Вы этого, выходит, не знаете. Так примите во внимание, что на Урале товарищ Герман и те, которые на золотом пере его ручки поклялись сообща выдвигать его в группу вождей. Зато он оттуда своих соперников выживет. На юго-востоке — товарищ Зарембо, который блокируется спокон веков с Тарасом. Тарас не пустит на юго-восток ни одного человека, который бы прекословил Зарембо. А в самой верхушке — то же. Один опирается в Москве на сговор с Захаром, у другого опора в Петрограде. Кто заручки на местах не имеет, тому надо ее себе обеспечить. А такие тоже есть. Вот и попробуй поехать, если в какую-нибудь группу не влез да не подкрасился под цвет своего покровителя. А отправишься без сговора да захочешь без сделки работать — готовься с первого же шага получить ярлык со званием склочника. Увольте от такого удовольствия… Лучше я сделаюсь спекулянтом или чиновником!

— Да, так!.. Меланхоликом ты етал.

Стебуна жалобы Семибабова заставили потемнеть.

Если бы оказалось верно то, что говорил приятель, то надо было немедленно же искать средств борьбы с образованием личных карьеристских группировок. Но Семибабов был разочарован отрывом от партийной работы и мог толковать происходящее без объективной строгости. Почему-то об этом нигде еще разговора не поднималось.

Стебун попробовал поймать приятеля:

— Почему же ты не говоришь об этом везде?

— Где? — спросил тот с вызовом.

— Ну где… В ячейке, на районных собраниях, в частном порядке, наконец, со всяким товарищем.

— Попробуй, когда это все знают… Говорить же на собраниях не принято, а только заслушивать доклады. И прения никогда не открываются. Ячейки собираются только по повинности.

Это было тягостной правдой. Стебун сам знал, что собрания партийных низовых организаций превратились во многих случаях в пустую формальность.

Он задумчиво отвернулся, а Семибабов вовлекся в объяснение того, как он пришел к книжной торговле.

— Да, знаешь — раскорячки! — угрожающе повел он головой. — А тут увидел я книжную нищету и голодище грамотной публики на литературу. Бухнулся тогда было в Орготдел: «Пошлите, мол, в Госиздат!» Но это оказалось так сложно, что мыкался я, мыкался по знакомым и попал в конце концов вот сюда. Все равно, мол, какой-то подотделик и в губкоме имеет отношение к издательским делам. Тут вот пробую найти это отношение…

Семибабов снова кивнул на книжные запасы.

— Ну, а Захар как? — осведомился Стебун.

— Захар что… Ему меня навязали с намеком на то, что, мол, Семибабова вы сами знаете… Поэтому дал волю мне — и считается. Против того, что я покушаюсь закрутить книжную шлепальню, не возражает, делай что хочешь, лишь бы я только с кем-нибудь не сговорился да не мутил… Ну, — перескочил вдруг Семибабов на другое, — а вы как? Тоже в губком?

— Да, буду в Агитпропе.

— О, это значит — я буду под вашим началом. Знаете, дядя, насчет борьбы с порядочками личных кружковщин надо поговорить. Иначе партия схватится, да поздно будет.

— Поговорим, не спешите… я подумаю… Надо вообще от молчанки отделаться.

— Ну, смотрите. Надумаете что — скажете…

— Ладно.

Однако назначение Стебуна в Агитпроп отсрочивалось. На бюро губкома был решен вопрос о созыве очередной губернской партконференции, а накануне перевыборов всего губкома, в который должен был войти теперь и Стебун, производить смены в руководящей верхушке губкомовского аппарата было не резонно.

Об этом и сообщил Захар Стебуну, когда тот, поболтавшись недельку без деда, пришел в губком.

Стебун с досадой на непредвиденное промедление передвинулся на стуле.

— Когда конференция?

— Три недели, — прикинул вслух Захар, — месяц…

— Топтаться по Москве без дела до этого… гм!..

Он встал и, что-то решая, пока Захар с выжидательным беспокойством следил за ним, сделал несколько шагов возле стола. Подсел снова.

— Что же придумать, чтобы я до конференции не шатался? — нетерпеливо спросил он у Захара совета.

Захар нерешительно поскреб подбородок и что-то отряхнул движением головы.

— Да что… один ведь месяц. Зачислим пока вас в резерв для выступлений. Они у нас ежедневно. Познакомитесь тем временем с районами, будете митинговать. Не хватит работы разве?

Захар вопросительно следил за несговорчивым работником, замечая, что его предложения товарища не радуют.

Стебун, действительно, взвешивал обстановку. Он чувствовал, что Захар чует в нем что-то от другого мира. Очевидно, для секретаря крупнейшей организации не были тайной невысказанное беспокойство и разочарование, которые начали разъединять партийцев и толкали отдельных известных вожаков организаций разбиваться на личные группки. Как же сможет руководить и Захар другими, если не позаботиться о том, чтобы тяжелым думам и невысказанным мыслям партийцев вроде Семибабова найти отдушину? В молчанку? Отмалчиваться дано не каждому, и страусовой тактике надо положить конец.

— Знаете, — уперся он вдруг в Захара, — ваш резерв — это одна словесность. Разрешите тогда мне при губкоме организовать дискуссионный клуб.