Не страшись купели - [12]

Выполняя маневр, Лешка был сосредоточен, забыл и о взрослых пассажирах, и о Наташе. Но когда парус наполнился, он невольно расслабил тело и снова почувствовал на себе взгляд девчонки. Лешка не повернулся в ее сторону, даже не посмотрел на своего капитана: ладно ли выполнил? И все-таки ему не безразлично было, как оценила его действия Наташа, что она думает о нем. В другой раз он не заметил бы таких мелочей, как задранная штанина, выползшая тельняшка, оголенный загорелый живот. Теперь же ему почему-то стало неловко. Но заниматься собой, привлекать еще больше чье-то внимание Лешка был не в силах. Он лишь поудобней уперся в кромку борта и смотрел вперед на плоский остров, густо заросший тальником.

Когда они высадили пассажиров, ветер совсем стих. Пришлось спустить парус и вброд по отмели отвести яхту подальше от веселой компании. День разгорелся в полную силу. Блеклое небо, тусклый песок, слюдяная поверхность воды — все казалось раскаленным, стало еще более белесым. Даже солнце по кромкам словно оплавилось, начисто выгорела его утренняя красота.

Наташа разделась первой: без обычного девчоночьего жеманства, отворачивания и приседания в кустиках. Быстро скинула легонький сарафанчик, деловито вошла в воду и сразу поплыла на глубину. Поплыла свободно, энергично, выбрасывая руки почти без всплесков и брызг. Лешку опять охватило томливое беспокойство: а так ли ловко получится у него, оценит ли его умение по достоинству Наташа?

Потом они все трое, продрогшие, обессиленные, лежали на горячем песке, как птицы в свободном парении, распластав руки. Владька вначале все задирал Наташу, подшучивал над каким-то давнишним малолетним увлечением, выспрашивал про нынешних вздыхателей. Они перебрасывались колкостями осторожно, боясь чувствительно царапнуть друг друга. И в то же время разговор шел свободно, открыто. Не было в нем скрытого напряжения, которое трудно спрятать, когда один к другому явно неравнодушен. Из всей их болтовни Лешка безотчетно усвоил именно это и почувствовал необычайную легкость.

Вкрадчиво всплескивая и шипя, набегали на песок невидимые волны. Где-то далеко-далеко чуть слышно молотил по воде плицами пароход. Глухо и мерно рокотало внутри заводских цехов на городском берегу. Но молчали в этот час пушки на пристрелочной площадке, закрытой с речной стороны густой зеленью. Тихо млел в полдневной жаре заречный лесной полигон. Не проносился над водой громкий перестук тяжелого состава, на платформах которого под глухим брезентом угадывались бы орудийные стволы. Казалось, что нет никакой войны, не гремит над землей канонада; не существует госпиталя под Казанью, где лежит тяжело раненный отец; исчезли заботы и страдания в их маленьком домике, не падает обессиленно после работы мать, и глаза у нее снова светлые-светлые и счастливые, как когда-то давным-давно в изначальном Лешкином детстве.

3

Катер сделал разворот и покатился полого, нацелясь на пристань.

Лешка с облегчением вздохнул. Землечерпалка стояла на месте. Рядом дымил пароход-буксировщик. Главная беда миновала. И все-таки на душе было муторно: очень уж не хотелось появляться перед своими вместе с Зуйкиным. Теплилась маленькая надежда, что Федя, как всегда в это время, на самой землечерпалке и объясняться им придется позднее и порознь с Борисом… Но буксировщик подвалил к брандвахте, и Федя, конечно же, был тут.

На приветствие он толком не ответил, лишь неопределенно мотнул головой. Лешка прошел вперед и намеревался уже подниматься к себе на второй этаж. Но тут в конце прохода вдоль борта появился Борис, и Федя оказался меж ними. Вот здесь-то уж он не утерпел, громко, чтоб слышали все, проговорил:

— Явились, субчики! Успели, снюхались на берегу… Чтоб вам неладно дышалось!

Такого Лешка снести не мог. Он повернул обратно, кинулся к багермейстеру.

— Федор Кириллыч! Тут такое дело… Я все объясню…

А Борис прошествовал мимо, почтительно приподнял свою восьмиклинку.

— Приветствую вас, Федор Кириллыч. На работу я, надеюсь, не опоздал?

— Вот-вот, этого недоставало. И сегодня сачкануть, на чужом в рай прокатиться. — Кожа на Фединых скулах подобралась, точечные крапинки на лице растушевались.

— Обоим! Живо! Переодеться в робу. Через пять минут быть здесь!..

Уже кончились хлопотливые сборы, учален караван. Буксировщик потихонечку тянул всю эту громаду вниз. А Лешка все еще не мог прийти в себя от Фединой «ласковой» встречи. И горько, и обидно было ему, и злость брала. Как ни крути, а все-таки он сам виноват лично перед Федей за то, что не вернулся на судно вовремя, как обещал. И повезло еще ему, дуралею, — хоть успел к выходу каравана. Обошлось без прогула… И все-таки больно — ох как больно! — от того, что Федя, которому он в рот смотрел, тайно подражал во всем, взял и поставил его рядышком с Борисом. Поставил — словно одним концом по рукам, по ногам скрутил-спеленал намертво.

Лешка еще раз тщательно осмотрел главную на землечерпалке становую лебедку, с которой в дополнение к буксиру на пароход был подан трос, и отправился в кают-компанию.

Он сам не знал, чего ему хотелось. Может быть, потравить душу, поплакать молча над своей нескладной судьбой. Поплакать незримо, погрустить и очиститься. Потому что по-прежнему стояла перед глазами еще и Наташа. И думал он сейчас о патефоне, о том, как поставит какую-нибудь пластинку. Вот хотя бы эту, тягучую: