Не страшись купели - [13]
А тут навстречу выпорхнула Оля Князева, с раскатистым смешком игриво двинула плечиком.
— Своего телохранителя, положим, я проморгала… А ты-то как потерялся? Приголубил кто?
— Отвяжись! — Лешка угловато скособочился, отстраняясь от Оли, и хотел дать ей шлепка, чтоб не задавалась. Но где там! Князева увернулась бойкой козлушкой — озорно блеснули в ушах сережки-капельки — и юркнула в свою каюту. Но и в двери уж, чуть не захлебываясь от смеха, успела пропеть, как дразнилку: «Приголубленный голубок».
В каюту к ней Лешка не ходок. Борис — другое дело, тот везде свой. И к Оле — запросто. Сидит себе травит — рассказывает флотские побасенки. Оля заливается на весь верхний коридор, слышно от кормы до носа. Она вообще на редкость общительная девчонка. И молодые, и даже постарше кто, все тянутся к ней — пошутить, подурачиться. И ничего не пристает к ней. Другую б давно уже дегтем заляпали — так, ни за что ни про что, от одной лишь подлой зависти. А этой все сходит. Потому, видать, что со всеми она держится одинаково ровно. Практиканты в прошлом году, когда она только-только появилась на реке и начала работать техником при начальнике плеса, сочинили про нее песенку. Начиналась она так:
А дальше в песенке были такие слова:
Но все это было незлобиво, с затаенной симпатией, и даже если песня дошла до Оли — она не могла обидеть ее. Трудно обидеть необидчивого человека, умело поддерживающего бесхитростную игру.
А вот Лешку, не желая того, Оля задела, потому что сейчас, когда он ходил с обнаженной душой, его могла ранить любая мелочь. А тут еще в кают-компании не оказалось ни патефона, ни пластинок. Опять, видно, Борис или та же Оля унесли к себе в каюту. Лишь у них двоих такая привычка — крутить патефон под самым ухом: то до поздней ночи, то спозаранку, не успев разлепить глаза. По первости Лешка выговорил как-то Зуйкину: чего, мол, ты патефон возле своей подушки держишь? Никогда не найдешь его на месте. А Борис ему же и мораль прочитал: дескать, патефон не Лешкина личная собственность, и никаких претензий он предъявлять не имеет права. Вот всегда он так: скажет общеизвестную истину, вроде бы против него же самого направленную, но повернет ее так, что виновным оказывается другой.
Летом с хорошей получки, с премии, купил Лешка у одного матроса на пароходе вельветовую курточку на молниях, голубую, с фигурной кокеткой из черного плиса. В моду они вошли, и называли их непонятно и ласково «бобочками». Лешка еще и не обновил ее толком, а Зуйкин уже прицепился: «Дай надеть. В село схожу». Не хотелось Лешке давать, да как откажешь — нехорошо… А Борис ни в первый, ни во второй вечер не несет ее обратно. Лешка к нему. И конечно, нарвался на выговор, да еще с этакой подначкой-укоризной. Не компанейский, оказывается, он человек, собственник, деревня в нем сидит кулацкая: для товарища жалко какой-то тряпки. Надо жить широко, делиться всем со своим ближним. Вот он, Борис, пожалуйста, любую свою вещь может уступить на время.
Что мог ему сказать в ответ Леха? Ничего. Лишь подумал про себя, что никогда бы, пожалуй, не осмелился что-нибудь просить у него. Да и вообще он не понимал такого: взять на время, на подержание чужую вещь, носить ее как свою… Это ж обман какой-то мелочный — и себе, и другим пускать пыль в глаза. Честнее — уж ходить в том, что есть.
Легок Зуйкин на помине. Только Лешка о нем подумал, а он уж туг. Вошел, благодушно насвистывая, сел — нога на ногу — с таким видом, словно ждет чего-то: не то хорошего сообщения, не то приятного зрелища.
Тесен мир на брандвахте, никуда друг от друга не денешься, день и ночь — на виду… Вслед за Борисом и Федя переступил порог кают-компании, такой же насупленный, как утром.
— Зуйкин, написал объяснительную?
— Ну какая объяснительная, Федор Кириллыч, — протянул Борис в ответ. — Я был лично у Василия Семеновича. Все ему доложил…
— Да-да, Федор Кириллыч, тут дело ясное, в общем-то понятное. Да, я разобрался во всем. — Это уж сам командир заполнил своей кругленькой фигурой дверной проем. Гладенький весь, плотно затянутый в старомодную темно-синюю косоворотку с частым рядком светлых пуговок; наполовину оголенный череп матово блестит, остатки волос аккуратно зализаны набок.
Но Федю сбить трудно. Он судорожно сглотнул, повернулся к командиру.
— Вам ясно, Василий Семенович, а мне вот совершенно неясно: и как непосредственному начальнику Зуйкина, и как председателю судового комитета. Вам, командиру, не следует поощрять…
— Фе-е-едор Кириллыч, — выбросил обе руки ладошками вперед командир. — Пожалуйста, пожалуйста. Я в ваши действия не вмешиваюсь. Не хочу подменять. Да-да, не хочу. Продолжайте исполнять свои многотрудные обязанности. — Легкий полупоклон, понимающе прикрытые глаза, тень серьезной озабоченности на лице, — и командир неслышно покатил дальше, к себе в канцелярию.
А Федя прошелся взад-вперед по комнате, остановился перед Борисом.
В этой книге есть любовь и печаль, есть горькие судьбы и светлые воспоминания, и написал ее человек, чья молодость и расцвет творчества пришлись на 60-е годы. Автор оттуда, из тех лет, и говорит с нами — не судорожной, с перехватом злобы или отчаяния современной речью, а еще спокойной, чуть глуховатой от невеселого знания, но чистой, уважительной, достойной — и такой щемяще русской… Он изменился, конечно, автор. Он подошел к своему 60-летию. А книги, написанные искренне и от всей души, — не состарились: не были они конъюнктурными! Ведь речь в них шла о вещах вечных — о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях, — все это есть, до сих пор есть в нашей жизни.
Произведения пермского писателя о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях.
Произведения пермского писателя о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях.
Произведения пермского писателя о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях.
Произведения пермского писателя о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях.
Нет, все это происходит не в Ледовитом океане, а на речном водохранилище. В конце апреля суда Камского пароходства вышли в традиционный рейс — северный завоз.Рулевой Саня впервые попал в такое необычное плавание. Он сначала был недоволен, что придется провести всю навигацию на небольшом суденышке. Но каждый день рейса для Сани становится маленьким открытием. Знакомство с членами команды, встречи с интересными людьми на далекой Весляне заставляют Саню по-другому посмотреть на судно, на своих товарищей, на жизнь.
Старого рабочего Семеныча, сорок восемь лет проработавшего на одном и том же строгальном станке, упрекают товарищи по работе и сам начальник цеха: «…Мохом ты оброс, Семеныч, маленько… Огонька в тебе производственного не вижу, огонька! Там у себя на станке всю жизнь проспал!» Семенычу стало обидно: «Ну, это мы еще посмотрим, кто что проспал!» И он показал себя…
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы и изучения животного мира. Этот скромный человек и замечательный ученый, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге, оставил заметный след в истории зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. О том особом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо рассказано в настоящей повести.
В романе «Мужчина в расцвете лет» известный инженер-изобретатель предпринимает «фаустовскую попытку» прожить вторую жизнь — начать все сначала: любовь, семью… Поток событий обрушивается на молодого человека, пытающегося в романе «Мемуары молодого человека» осмыслить мир и самого себя. Романы народного писателя Латвии Зигмунда Скуиня отличаются изяществом письма, увлекательным сюжетом, им свойственно серьезное осмысление народной жизни, острых социальных проблем.
Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.
Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?