«Не отрекаюсь!» - [18]

Державу свою нужно крепить единством, а не раздирать на мелкие лоскуты из-за своих непомерных амбиций! Если твои подданные мыслят не так, как ты, это не значит, что нужно их убивать. Ладом, а не мечом, решаются все неурядицы. Вот тогда в стране будет порядок, процветание и крепкий мир. И соседние страны будут смотреть на нас с уважением.

Прости, князь, за мою несдержанность. Наболело на сердце. Не серчай. Кто, кроме меня, тебе скажет!? Если нужно, умру за Руськую землю, но только с Христом в душе! Хочу, чтобы смерть моя была не напрасна. Хочу, чтобы вспоминали меня добрым словом и свечку в мою память затеплили в церкви. А не кривились презрительно при упоминании моего имени.

Хорошо, если замиришься с шурином своим Даниилом. А Феодулия? Поступай, как считаешь нужным. Одно истинно, что жизнь наша во власти Божьей!

— Горяча твоя речь, боярин! Но от своих замыслов не отступлю! Понимаю, что делать людям добро это по-божески. Да чтобы себе без беды. И венчание дочери тут впору. Как порешил, так тому и быть! А с шуричем замирюсь, если не будет претендовать на Киев.

— Князь, послушай меня. Слова твои — это гордыня. Не сослужит она тебе хорошую службу.

— Не тревожь мою душу, Фёдор! Намедни княгиня сказала мне то же самое. Как будто вы сговорились. Я старший в роду Рюриковичей, потому свои поступки соизмеряю этой мерой. А княжить в Киеве обязательно буду! Для этого все средства хороши! Кто верует мне, тот служит мне верой и правдой. Если бы не знал твою преданность, мог осерчать. Ступай!

В Десне утекло много воды, прежде чем князю Михаилу Черниговскому удалось вокняжиться в Киеве. Но и тогда вражда со своим шурином Даниилом Галицким и честолюбивым Ярославом Всеволодовичем не затихла. А Северо-Восточную Русь уже опустошили монголы. Кочевники уже сожгли Чернигов и подступили к Киеву.

Глава четвёртая Падение Чернигова

Бог нам прибежище и сила, помощник нам в скорбях, обретших ны зело.

Псалтирь, псалом 45, стих 2-3

Расправа черниговцев с монгольскими посыльными

В Детинце ударил набат.[101] Громкую барабанную дробь услышали во всех концах города. Отставив свои привычные дела, люди заспешили на тревожные звуки. Подол, Предградье и Окольный град вмиг обезлюдели, только холодный октябрьский ветер блуждал по опустевшим улицам.

Через настежь распахнутые Киевские и Любецкие ворота Детинца толпа с пересудами стекалась к кафедральному Спасо-Преображенскому собору, а подойдя, ужаснулась при виде зловещей картины: три отрубленные головы раскачивались на копьях, воткнутых древком в землю. Кровоточили отсечённые шеи, длинные косички теребили порывы ветра, на оскалившихся в звериной улыбке ртах застыла кровавая пена. Остекленевшие раскосые глаза, казалось, бешено уставились на людей.

Кто-то в толпе испуганно ойкнул и прикрыл ладонью рот, торопливо перекрестился. А кто-то, тяжело дыша в ухо соседу, выдохнул: «Дурное знамение!». Сердца у многих сжались в недобром предчувствии. Народ на площади всё прибывал, волновался и глухо шумел. На княжеском дворе, расположенном неподалёку, беспокойно заржал конь.

Князь Мстислав Глебович,[102] епископ Порфирий,[103] тысяцкий и другие знатные черниговские мужи скучились возле собора. Перед ними, широко расставив ноги, правая ладонь — на рукояти меча, застыли гридни.[104] Когда народ в смятении подступил, князь зычным голосом произнёс:

— Люд черниговский, обращаюсь к вам с горьким словом! Вы уже знаете, что беда ступает по нашей земле. Жестокий ворог разоряет места и селения руськие! Черниговцы вместе с Евпатием[105] кинулись на подмогу рязанцам, но храбро пали в неравной сече. Козельцы тоже рубились до последнего вдоха. Все вместе с малолетним княжичем[106] сгинули в бесовской крови!

И вот теперь зло стучится в наши ворота! Лиходеи требуют уступить град, а за это обещают нам волю. Но мы-то хорошо знаем честь басурманскую! Трава не растёт там, где ступит их конь, а потому послам татарским оказали достойную встречу! — он взмахнул рукой, указывая на отрубленные головы. — И не отступи наши сердца вспять! Лучше смерть в поле от стрелы ворога, чем позорный с ним сговор. Люд честной черниговский, соберёмся множеством и дадим достойный ответ пришельцам!

Глухо и негодующе зашумела соборная площадь. С деревьев и церковных куполов поднялось вороньё, зловеще галдя и опрастываясь, закружило над головами людей. Перекрывая гул толпы, послышался зычный выкрик: «Княже, твои слова серебром расплавленным обжигают сердца наши! Черниговцы костьми лягут в Мать Сыру-Землю, а честное имя своё не осрамят!».

После Мстислава Глебовича слово держал епископ Порфирий.

— Братья! Обращаюсь к тем из вас, кто по немощи своей бессилен для брани. Забирайте жён и чад своих и уходите, но торопитесь, пока неверцы не обошли град со всех сторон. Как стемнеет, откроют ворота на Любеч. Рассеивайтесь по глухим лесам и болотам — всюду, где они не пройдут. Да пребудет с вами Господь и Пресвятая Дева!

А кто способен держать оружие, благословляю на священную рать! Здесь, перед святым Спасом, оденемся клятвою, что нашу правую веру не отдадим язычникам на глумление! Пусть она будет нашим защитным поясом. А поганые — уже недалече от стен нашего града кличут. Но не испугать нас бесовскими криками! Мужайтесь, и да поможет всем нам Бог! — Порфирий перекрестил толпу большим золотым крестом, висевшим у него на груди.