Несколько успокоившись, Элизабет умыла лицо и руки, почистила зубы и пошла спать.
Она не задергивала штор, и перед с трудом открывшимися глазами Элизабет предстало серое утро в неразвеявшемся тумане.
Еще сонная, она с тревогой подумала, что могло ее так внезапно разбудить, и сразу вспомнила вчерашний вечер. Чувство надвигающейся беды вернулось вновь.
Она еще не успела привести в порядок мысли, когда послышался стук в дверь. Элизабет резко села, и в то же мгновенье дверь открылась. Вошел Куинн с подносом в руках. На подносе были чай и гренки.
На нем были отлично сидевшие спортивные брюки и оливковый свитер. Явно только что из-под душа, хорошо выбрит, темные волосы уложены на косой пробор и убраны со лба, ясные глаза излучают здоровье. Он был ошеломляюще красив и мужествен.
— Доброе утро. — Приветствие прозвучало непринужденно, почти по-дружески.
— Хотелось бы, чтоб ты так запросто не заходил. — Элизабет поджала губы.
— А я постучался, — заметил он. — Дважды. А если учесть, что мы с тобой женаты, это не выходит за рамки приличий. — Она не дала себя спровоцировать, и ему пришлось продолжить: — Надеюсь, ты хорошо выспалась?
На этот раз она поддалась и ответила решительно и неискренне:
— Прекрасно.
Она проворочалась почти до утра и заснула, только когда забрезжил тусклый рассвет и послышались отдаленные звуки пробуждающегося Лондона.
Куинн нагнулся и поставил поднос ей на колени, потом сел на край кровати и потянулся к чайнику.
Только теперь она заметила, что поднос был сервирован на двоих.
— Я предпочла бы, чтобы ты отнес это обратно. Я спущусь.
Он вопросительно вскинул брови.
— Это потому, что я решил позавтракать с тобой?
— Лучше не надо.
Он внимательно осмотрел каскад шелковистых темных волос и целомудренную рубашку.
— А в чем дело? Я же одет, а у тебя совершенно викторианский вид. — Она не ответила, и он с иронией спросил: — Вы с Бомонтом никогда не завтракаете в постели?
— Еда в постели — не в моих правилах, — холодно отрезала она.
— Тогда пусть это будет исключением. — Он потянулся к сухарнице.
Она смотрела, как он намазывает маслом хрустящий, золотистый гренок, и вспомнила, как эти руки касались ее, ласкали и скользили вдоль ее тела, вызывая радостный отклик в каждой точке прикосновения.
— Джем? Мед?
Она вздрогнула, услышав вопрос, и глубоко и судорожно вздохнула, как пловец, слишком долго остававшийся под водой.
— Я не хочу гренков.
— Если ты все еще непременно хочешь прекратить наш брак, — произнес он отчетливо, — нам придется поговорить, а это можно сделать и за завтраком. — И добавил: — Я уже говорил, что не люблю есть в одиночестве… Так что я бы посоветовал тебе сделать выбор между джемом и медом и взяться за чай, пока он не остыл.
Он, как всегда, намеревался добиться своего.
— Джем, — коротко ответила Элизабет и взяла в руку чашку. Чем скорее они поговорят, тем скорее он уйдет.
Как будто она произнесла эти слова вслух.
— Не хочу задерживаться слишком долго, — сказал он. — Я еду в Солтмарш. Ты не забыла Солтмарш?
— Нет, — призналась она сдавленным голосом.
— Вчера вечером можно было подумать, что забыла.
Он ждал ответа, и она с трудом выдавила:
— Я с тех пор там не была.
— Даже когда отец был смертельно болен и просил, чтобы ты приехала повидаться.
— Я… не знала…
— Он, кажется, землю и небо перевернул, чтобы разыскать тебя.
— А теперь он…
— Умер полгода назад.
Элизабет сглотнула.
— Жаль. — И, вздернув подбородок, добавила: — Хоть верь, хоть не верь, а я была к нему искренне привязана.
Не совсем так. За то короткое время, что она была секретарем Генри Дервилла, он почти заменил ей отца.
— Похоже, ваши чувства были взаимны, — сухо заметил Куинн. — Он завещал тебе половину состояния… Его адвокаты пытались разыскать тебя.
У Элизабет отвисла челюсть.
— Что?
— Он завещал тебе половину состояния, — бесстрастно повторил Куинн.
— Ты уверен? — Она была поражена.
— Вполне. И назначил меня своим душеприказчиком, хотя с тех пор, как ты сбежала, мы с ним не разговаривали. За исключением Солтмарш-хаус, некоторых фамильных драгоценностей, завещанных мне, и немалого наследства, доставшегося экономке, все в равных долях остается тебе с Пери.
— Нет, нет, — шептала она. Теперь ей точно не переубедить Куинна.
Элизабет подняла посеревшее лицо.
— Не хочу его денег. Никогда не хотела. Можешь забрать себе. Ему вообще надо было все тебе оставить.
Куинн покачал головой.
— Даже если бы мы не поссорились, он отлично знал, что мне они не нужны.
— Тогда Пери.
— У Пери их предостаточно. — И, не дав ей возразить, добавил: — Если тебе от этого легче, я позаботился о том, чтобы Пери оказался материально обеспечен, когда Генри выставил его за дверь.
Она опешила.
— С чего это вдруг Генри выставил Пери? Что он такого наделал?
— Во время выяснения отношений он возьми да и брякни в присутствии Генри: «Нет никого глупее старого дуралея».
— Неужели Пери думал…
— Что Генри втюрился? А что он еще мог думать?
Боже мой, Элизабет в отчаянии заломила руки, все было гораздо хуже, чем она представляла.
— Так вот, мне все равно, кому достанутся эти деньги! — выкрикнула она. — Я их не возьму.
Куинн цинично скривил губы.
