Не хлебом единым - [43]

— Святой Иоанн Кронштадтский напоминает что часто, когда человек молится о прощении грехов своих и внутренно сердцем не надеется, что грехи его будут прощены, считая их как бы выше Божия милосердия, то действительно, не получает прощения, хотя и источники невольных слез прольет. Веруйте, яко приемлете, — говорит Господь, — и будет вам* *(Мк. 11, 24). Неуверенность в получении просимого у Бога — хула на Бога.

Хотя ты без меры грешен, а все молись, — говорит тот же святой отец. — Диавол будет представлять тебе лицо Господа грозным и немилостивым, отвергающим твою молитву и твое покаяние, а ты вспомни слово Спасителя: Грядущаго ко Мне не изжену вон* *(Ин. 6, 37)... Надо гнушаться всяким грехом не на словах только, но и делом гнушаться, и в мыслях, и в чувствах, и в воспоминании, и в воображении, и, гнушаясь им, любить всем сердцем Бога и добродетель... Покаяние прилежное, ежедневное и ежечасное должно вести нас к исправлению, к добродетели и совершенству. Покаяние должно вызывать воздыхание и слезы, как в мытаре и блуднице... Все то грех, что оскорбляет совесть и услаждает плоть... Признавайтесь пред всеми, что вы грешники, и оплакивайте себя, когда сделаете какое-нибудь худое дело... Никакой нет заслуги в том, если грех оставит нас, надобно, чтобы мы оставили его...

Исповедников было много. Батюшка благословлял своим духовным чадам каяться каждую неделю. Как же это было мудро: попробуй, если подходишь под епитрахиль раз в два-три месяца, выковырять из себя сотни мелких грехов, совершаемых ежедневно. А так память о них еще жива, еще возбуждает и тревожит совесть. Насколько легче при таком устроении духовной жизни сохранять свою духовную целостность. А как легко и радостно было отходить от аналоя  после исповеди. Батюшка слегка улыбаясь смотрит вслед, а очистившийся человек словно на крыльях летит по храму не касаясь пола, совсем невесомый, совсем не ощущающий груза возраста, попечений и житейских забот... Недаром покаяние и зовется баней пакибытия. Часто Анна Петровна вспоминала однажды услышанный  разговор, невольным свидетелем которому стала.

Это было много лет назад в Троице-Сергиевой  Лавре. Она только что выстояла акафист у мощей преподобного Сергия и присела отдохнуть на скамью в притворе храма.  Рядом сидели два монаха, явно приезжие: в старых пропыленных подрясниках, с мешками у ног. Они беседовали совсем тихо, но Анна Петровна отчетливо слышала каждое слово. Понимала, что нехорошо, что вроде бы как подслушивает то, что ей не предназначается, но почему-то не двигалась с места. “Без своей церкви нам плохо, — рассказывал один из монахов, худой средних лет с редкой пегой бородкой, — совсем плохо. Мне так, если долго не причащаюсь, помыслы покоя не дают. А соберусь идти в церковь — это двадцать верст — другая беда. Много приходит к службе мирян: дети, женский пол, а дорогой, пока идешь, всякого насмотришься и наслушаешься. Пока дойдешь, совсем в рассеяние впадаешь, едва справишься, чтобы достойно причаститься. Назад идешь в пустынь — опять те же искушения. Хватает мир за руки-ноги, в уши и глаза невесть что кладет. Придешь в келью совсем разбитый на части. А собирать себя — труд великий. Над этим бьешься и бьешься”. — “Ты прости меня, Христа ради, брат Антоний, — ответил второй монах, бывшей будто бы постарше первого, покрепче, но с густой и черной еще бородой,  — надо ли теперь забираться в эти ваши пустыни? Нынче в общежительных монастырях спасаться следует. Наши старцы так говорят” — “А наши пустынники говорят, — возразил первый, — что нынче в монастырях мир, а в миру ад” — “Ну, это ты, брат, хватил! Для кого-то и в пустыни  — мир, а кому-то средь толпы шумной только един Господь светит” — “А ты вспомни, — сказал отец Антоний, — как у святителя Игнатия в Отечнике сказано про юношу-отшельника? Вспомни как выманивал его диавол из затвора, даже звал причащаться в близлежащий монастырь — лишь бы только покинул он келью, лишь бы разбить его духовную целостность, а тогда десятки разных помыслов будут день и ночь одолевать, лишая  всякой молитвы. Нет, я бы в общежитие не смог...” — “Это, брат , твое дело. А сюда зачем же прибыл? Ведь по твоему дорога сюда — искушения одни” — “Верно говоришь. Если бы не послушание от старца, не решился бы. Честно скажу, сейчас только,  когда у мощей преподобного побыл, кое-как себя собрал. А до того...”. Тут монахов окликнули, и они ушли, как поняла Анна Петровна, устраиваться на ночлег. Кто из них был прав? Ей разобрать это было не под силу. Она лишь подивилась, как непросто с собой управляться. Какая это мудреная наука! Слышала об этом часто и прежде, но не задумывалась. Вот ведь как: на части нас рвет мир, отнимает молитву, память смертную, лишает всякого богомыслия, и нужно его победить. А как быть, когда в самой середке мирской суеты живешь? Господи, помилуй, Господи, научи... Много позднее она спросила таки у батюшки, прежде рассказав про этот самый разговор: кто прав? Батюшка улыбнулся в бороду и сказал: “Оба они правы, каждый по-своему. Кому-то Господь благословляет пустынножительство, а кому-то только в общежитие  возможно спасение. Главное тут выбрать свой путь, но никак нельзя полагаться на себя, на свое разумение, очень возможна ошибка, ценой которой — погибель души. Для того и существуют старцы — с их благословения и совета следует выбирать путь монашеского подвига. А для обычных мирян внутренне сокровенное делание — дело необязательное. У них коровки, курочки, картошка, у них более простая задача — слушать совета духовного отца и заповеди Божии выполнять, то есть в храм, когда положено ходить, каяться вовремя, причащаться, прощать обиды, милостыню творить...”