Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [75]

Наша работа в адвокатской конторе по юридическому представлению интересов детей и психиатрических пациентов обеспечила Стиву и мне легкий доступ в Йельскую медицинскую школу и в Йельский центр изучения детства. Мы оба прошли интенсивный семестр в этом центре, посещая практически все занятия для ординаторов психиатрического отделения и психологов — научных сотрудников центра. Трудно было найти более идеальную комбинацию для студентов юридического факультета, которых интересовал психоанализ. Однако временами призраки моего психиатрического прошлого совершенно неожиданно выскакивали передо мной — например, когда я проходила мимо доктора Керригана в коридоре. Он был одним из тех, кто держал меня в больнице в Спецпалате номер 10; и именно он распорядился связать меня. Каждый раз, когда наши глаза встречались, я гадала, какой безумец придумал, чтобы этот человек приходил в центр исследования детей. Я уверена, что он задавал себе тот же вопрос обо мне.

* * *

«Я решила, что мне сейчас стоит перестать принимать лекарства», — сказала я доктору Берриману. Дела шли хорошо; я чувствовала себя прекрасно. Я могла обойтись без медикаментов. «Они мне не нужны».

«Ну», — сказал он и выдержал паузу. Я неожиданно поймала себя на том, что пыталась прочесть его мысли. «Как насчет такого варианта: вы снижаете дозу, и мы посмотрим, что будет. Для начала давайте будем снижать по два миллиграмма в неделю».

Слишком медленно — такими темпами я полностью разделаюсь с ними только через пять или шесть недель. Но что бы я ни делала, я знала, что он должен знать об этом и поддержать меня. «Хорошо, — сказала я. — Я так и сделаю».

Дело было даже не в моем обычном нежелании становиться зависимой от лекарств; дело было в побочных эффектах. Пока не появился новый тип нейролептических препаратов в 1990-х, лекарства, которые использовали для лечения психозов, несли серьезный риск запоздалой дискинезии (ЗД) — неврологического расстройства, которое приводит к непроизвольным движениям, сначала мышц лица и рта, а иногда и всего тела. Люди с такой дискинезией судорожно подергиваются — короче, они выглядят как психиатрические пациенты, и как только они заполучают ЗД, она обычно не проходит. Я провела достаточно времени в психиатрических больницах, чтобы знать, что я не хочу стать такой.

Первую неделю я не чувствовала никакой разницы. «Наша схема работает, как вы думаете?» — спросила я Берримана.

«Посмотрим», — сказал он.

Ко второй неделе я почувствовала себя неважно. Неустойчиво, как будто я шла по натянутому канату. Это обычный стресс, такое бывает с каждым. Перестань об этом думать. Перестань.

На третьей неделе я была заметно разбита и отчаянно пыталась скрыть это от Берримана. Я начала исчезать, ослабевать, таять. Меня вот-вот атакуют и разорвут на куски. Стоп. Это только твое воображение, это не на самом деле. Это пройдет. «Я переживаю небольшой стресс», — сказала я Берриману. «Но возможно, это просто мое воображение. Патио. Из-за того, что я больная и в боли. Что вы об этом думаете? Хотите розового?»

Он поднял бровь. «Кажется, у вас сложности», — сказал он. «Не поднять ли нам дозу навана?»

Я покачала головой. «Нет. Слишком рано. Я в порядке. В по-ряд-ке. Мне просто нужно получше постараться».

«Я не думаю, что дело в старании, Элин. Я думаю, что надо решить, нужны ли вам лекарства. Но если вы хотите попробовать подольше…». Кажется, в конце его предложения прозвучал вопрос. Он спрашивал меня?

«Да, — сказала я со всей твердостью, на которую я была способна. — Немножко подольше».

Я не знаю, почему он был таким услужливым. Может быть, он думал, что я действительно смогу обойтись без медикаментов, в конце концов; может быть, он хотел уважать мои желания. Может быть, он тоже не хотел видеть, как я дергаюсь от ЗД. Какими бы ни были его мотивы, это было в первый, но не в последний раз, когда Берриман согласится быть моим вторым пилотом, в то время как я пыталась летать без лекарств.

К четвертой неделе я приземлилась в состоянии полновесного психоза. Люди в небе отравляют меня. Я, в свою очередь, отравляю мир.

«Я думаю, что вам приходят в голову пугающие мысли, потому что вам нужно повысить дозу лекарств», — сказал Берриман.

«Нет!» — я почти перешла на крик. «Это ничего не имеет общего с лекарствами. Это массированная попытка медицинского и физиологического толка, если не сказать психологического, сход с рельсов в результате разрегулировки рельсов!»

«Это трудно — признать, что вам нужны лекарства», — сказал Берриман. «Но придется».

Поражение, поражение. «В этом нет нужды. Я не больна. Я не порочна. Ля-ля-ля! Мне хорошо, как никогда, спасибо, как никогда».

Но мы оба знали, что я опять уперлась в стену. Как только он увеличил дозу навана, я почувствовала себя лучше. Но это не имеет ничего общего со мной или с тем, что я больна. Это просто для того, чтобы смочь заниматься. Я не больна, мне просто нужна помощь, чтобы я могла учиться.

* * *

Не единожды, когда я работала со Стивом над делами в ОЮУ, я была поражена абсурдностью системы психиатрического здравоохранения и помощи. Почти каждый раз наступал момент, когда мы спрашивали друг друга: «Погодите минуточку, а кто здесь сумасшедшие?» В одном случае в карте пациента было написано, что на него надели смирительную рубашку, потому что он отказывался вставать с постели — что вряд ли было проявлением «неминуемой угрозы самому себе или окружающим», как того требовал закон штата Коннектикут.