Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [77]

После нескольких посещений на выходные и с ночевкой, во время которых он очень хорошо себя показал (и было очевидно, что он был счастлив), Джефферсона, наконец-то, выпустили из психиатрической больницы — склада для «лишних» людей, где он был не на своем месте многие годы, где он никогда и не должен был находиться. Я гадала, как был поставлен этот диагноз много лет назад? Кто его поставил? И сколько еще Джефферсонов было заперто в таких местах — потерянных, с ошибочными диагнозами, проводящие всю жизнь в ожидании, чтобы кто-нибудь обратил на них внимание и увидел в них того, кем они были на самом деле.

Глава шестнадцатая

По мере приближения конца учебного года я была уверена только в одном: я никогда не смогу стоять в суде и ораторствовать как Перри Мейсон. И, возможно, я никогда не произнесу пылкое заключительное выступление с изложением аргументов к жюри присяжных в защиту хорошего парня или в обвинение плохому парню. Не буду я и организовывать юридические махинации одной из компании Форчун 500[18] в качестве их юрисконсульта, или быть одним из многих имен на фирменном бланке престижной юридической фирмы. Но мне надо будет найти работу. Закончить учебу, сдать экзамен на получение права ведения адвокатской практики, и потом начать работать. Хоть где-то. Хоть кем-то.

Это было… устрашающим. Кроме продажи кока-колы и попкорна в кинотеатре, моей недолгой практики в качестве стажера в Центре, и летней работы в ОЮУ, я всегда была студенткой. И мне приходилось сражаться с ужасными демонами, чтобы продолжать ею быть.

Я испытывала мучительный дискомфорт, выступая в классе, поэтому я почти никогда не делала этого. После одного из выпускных экзаменов профессор позвонил мне домой по телефону и сказал, что он понятия не имел, кто я была такая, но я сдала письменный экзамен лучше всех в классе. Каждый раз, когда это происходило, для меня это был сюрприз — несмотря на оценки, полученные в прошлом. Мне было нужно многократно проигрывать эти слова в моей голове, чтобы заглушить заигранную пластинку, которая играла внутри меня практически всегда: Это какая-то ошибка, они перепутали меня с какой-то другой студенткой, на самом деле мой результат был гораздо хуже и это только вопрос времени, скоро все откроется.

Выступления в классе были не единственным невозможным для меня действием. Меня приводили в ужас исследовательские работы, которые надо было писать, и это продолжалось вплоть до того времени, когда я стала научным работником. Одну из них я помню и по сей день — это была работа по курсу о Фрейде, который читал Джордж Маль. Перспектива писать ее пугала меня настолько, что я даже не хотела брать этот курс, и взяла его только потому, что Стив убедил меня, что это замечательный курс, даже несмотря на эту работу — и это был один из лучших курсов, которые я проходила. Предметом моего исследования был Даниэль Поль Шребер[19] (Судья Шребер), который в один из периодов своей жизни был главным судьей Верховного Суда германского государства Саксония. У Шребера было обострение шизофрении, о котором он написал в своих мемуарах «Воспоминания невропатологического больного». Фрейд описал случай Шребера, а я предложила несколько иную интерпретацию его бредовой системы: его главная галлюцинация заключалась в том, что он был преображен в женщину, которая должна была быть оплодотворена Божественными Лучами, чтобы положить начало новой расе мужчин и женщин. (Когда я описала это в интервью на вакансию в Юридической Школе Нотр Дам, одна из монахинь задала уморительный вопрос: «И что в этом такого?»).

Когда мое исследование Шребера вернулось ко мне, на ней был написан комментарий доктора Маля, что работа «достойна публикации». (Позже профессор написал, что моя экзаменационная работа была лучшей за все его двадцать пять лет преподавания). Это означало для меня многое, особенно потому, что я считала доктора Маля одним из самых лучших лекторов, которых я когда-либо слышала (это так и по сей день). На его курсе не было группового обсуждения, но его лекции были настолько интересны, что никому и не хотелось дискуссий, и к тому же никто никогда не пропускал его занятий.

Отзыв профессора Маля возымел на меня огромный эффект — сначала позитивный, а потом практически сразу же негативный: я опять перестала принимать лекарства. Моя статья достойна публикации, я не вовсе не сумасшедшая — а это значит, что мне не надо принимать лекарства для психически больных. С этим покончено. Последний раз, когда я пыталась бросить принимать лекарства — используя берримановский метод постепенного отвыкания — моя тревожность возрастала, в то время как шло время, и доза лекарств снижалась… Это было ошибкой. В этот раз я сделаю это одним махом. Просто сорву повязку!

Я чувствовала себя прекрасно день-другой; я даже была почти в экстазе. К началу пятого дня я была в полном махровом психозе, убежденная, что злые создания вот-вот меня уничтожат. Я невнятно лопотала; я съеживалась от страха. Я не могла заниматься, а уже приближался конец последнего семестра. Наконец, Берриман настоял: обратно на наван, и снова увеличить дозу. Эффект был мгновенным, но вместо того, чтобы почувствовать облегчение, я разозлилась. Меня от этого тошнит. Мы все говорим о поддержке права выбора больного — верно? Если я была компетентна в момент принятия решения об отказе от медикаментов, то это было компетентное решение. Решение, принятое компетентным человеком. Правда ведь?