Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [68]

Я искала утешения в том, что я вышла из больницы, я соскочила с лекарств. Я опять читала Аристотеля, и даже его понимала. И я собиралась возвращаться на юридический факультет. Моя решимость вернуться к учебе не была частью моего галлюцинаторного мышления; это было частью меня. Я считала себя человеком, который должен вернуться на юридический факультет и закончить его. Я верила в себя, и это не было галлюцинацией.

Чтобы меня приняли обратно, правила университета требовали, чтобы я встретилась с главой университетского отдела психического здоровья. И, как я делала всегда в своей жизни, я серьезно готовилась к этому «тесту»: я прочитала все про этого директора, каждую статью, которую он написал. По счастливому стечению обстоятельств одна из его опубликованных статей была посвящена тому, какие вопросы сотрудники университета должны задавать людям, у которых были нервные срывы, в тех случаях, когда они обращаются с просьбой опять зачислить их. Я не могла поверить своему счастью — или, может, это была судьба? Мне было все равно, что это; я просто разучила свои ответы на вопросы из статьи, и, как и следовало ожидать, именно их мне и задавали.

Я с облегчением узнала, что мою медицинскую карту никто из больницы сюда не пересылал; никто в Йеле, насколько я знала, их не запрашивал, и я уж точно не проявляла подобной инициативы. Были ли у меня какие-либо симптомы? — спросил он. Уверена ли я, что справлюсь со стрессом, вызванным учебой? И что я буду делать, если я почувствую себя плохо? Как бы я ни волновалась (я плохо спала накануне ночью, и была вынуждена держать руки плотно сложенными на коленях, чтобы они не видели, как я дрожу), мне ни разу не пришлось солгать. Вместо этого, я просто разработала стратегию, которая позволила мне оставаться как можно ближе к истине, не причиняя себе вреда… И в любом случае, я ему сказала: «Поскольку я буду заниматься с психоаналитиком четыре раза в неделю, я уверена, что я со всем справлюсь». Меня приняли обратно.

Следующим препятствием была моя предстоящая поездка в Англию, чтобы повидаться с миссис Джоунс. Но каким бы сложным ни было для меня любое путешествие, как бы много трудностей мне ни предстояло, чтобы оставаться в хорошем состоянии, я все равно очень ждала этой поездки. Может быть, время, проведенное вместе с ней, будет тем зарядом бодрости и поддержкой, в которых я нуждалась.

* * *

Было немного странным опять оказаться в Оксфорде. Здешнее лето было зеленым, густолиственным и безветренным; казалось, что нельзя было найти места, которое еще больше отличалось бы от Майами. Джанет сдавала мою бывшую комнату другим жильцам, поэтому я остановилась в небольшой гостинице неподалеку. Проводить время вместе с ней и живой и красивой молодой Ливией было просто удовольствием.

В течение следующих пары месяцев я встречалась с миссис Джоунс три раза в неделю. Для меня было таким облегчением находиться в этой знакомой комнате в ее ветхом домике, растянуться на диване, и совершенно не заботиться о том, что приходило мне в голову или сходило с моего языка. Я рассказала ей о смирительных ремнях, о лекарствах, о моем страхе, что с каждым приступом я каждый раз теряла часть себя. Я рассказывала о своих галлюцинациях, и о силах, которые были невыносимым злом, и которыми я не могла управлять. Я была злой, плохой, я была разрушителем мира.

Она не боялась; она не смотрела на меня с тревогой. Она не судила меня, она только слушала и повторяла то, что услышала, объясняя мне, что, по ее мнению, означали мои мысли. И она не приняла диагноз «шизофрения» (хотя она признала существование ее симптомов и динамики; в конце концов, их невозможно было отрицать). «Не зацикливайся на этом», — сказала она. «Не описывай себя с помощью терминов, которых даже самые высокообразованные и одаренные профессионалы не полностью понимают». Для нее психоанализ был наилучшим средством для понимания. В нем не было места для биологии, а потому и для лекарств.

Когда, наконец, пришло время опять покинуть Оксфорд и вернуться в Нью-Хейвен, моя вера в себя была восстановлена и укреплена. В этот раз я не чувствовала невыносимой скорби при расставании с миссис Джоунс; она всегда была здесь для меня, мы будем поддерживать отношения и я всегда смогу снова повидать ее. Но сейчас было пора вернуться к моей жизни.

Я не могла тогда знать, что я видела миссис Джоунс в добром здравии в последний раз. На следующий год она попала в тяжелейшую автомобильную аварию, в результате которой ей нужна была трахеотомия, после чего она находилась в коме несколько месяцев. Когда она пришла в сознание, ее тело и мышление были сильно повреждены; ей поставили диагноз посттравматической болезни Паркинсона. Когда ее муж, доктор Брандт, написал мне о том, что случилось, я немедленно вернулась в Оксфорд, и то, что я увидела, напугало меня. Бледная как простыня, тщедушная и трясущаяся, она протянула ко мне руку, назвала меня по имени и сказала «Я люблю тебя».

Через год я навестила ее еще раз, чувствуя себя опустошенной от того, насколько субтильной и маленькой она стала. Она никогда не поправится; она никогда не будет такой, как прежде. Взволнованно я начала говорить про мою успешную учебу на втором курсе юридического факультета, про мои планы на будущее. К моему глубокому прискорбию, она заплакала. «О, миссис Джоунс, что случилось?» — спросила я. «Я чем-то вас огорчила?»