Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [66]

Вместо этого я читала свои юридические книги, для того, чтобы подготовиться к возвращению в университет на следующий год. Я получила условия поступления на курс и список для чтения еще до отъезда из Нью-Хейвена, и каждый день я тщательно изучала материалы, чтобы быть готовой, когда придет время. Потому что я точно вернусь. Диагноз или не диагноз, но я вернусь.

Работа с двумя терапевтами, скорее всего, собьет с толку многих, потому что даже при условии, что у них будут наилучшие намерения или самое открытое общение между собой, они, скорее всего, будут друг другу мешать. Но мне нравилась такая схема, да к тому же они мне оба тоже нравились. И я быстро разобралась, что такая организация играет в мою пользу. Поскольку от решения Миллера зависело, когда меня выпишут из больницы, я старалась как можно аккуратнее делиться с ним тем, что продуцировал мой мозг: я хотела вырваться, а он был и судьей, и судом присяжных. Карен, однако, не имела такой власти. Поэтому я чувствовала себя с ней свободнее и говорила обо всем, что происходило — о своих причудливых и пугающих снах и о моих продолжающихся мыслях о насилии.

Первый раз, когда я пыталась добраться до офиса Карен, был комедией ошибок, но при этом не смешной. Водитель такси не мог найти дом, а я уж точно не могла ему помочь. Мы ездили кругами по Филадельфии, останавливаясь, чтобы спросить дорогу на нескольких заправках, и когда мы наконец-то приехали, я опоздала почти на час и моя голова шла кругом.

С трясущимися поджилками, я постучала ей в дверь.

«Слава богу, это ты!» — сказала она. «Я только что была на телефонной связи с твоими родителями, мы думали, что ты сбежала. Я должна позвонить им сейчас же, до нашего сеанса, они с ума сходят от тревоги!»

Сначала мы обсуждали с доктором Миллером, как я живу и управляю своей повседневной жизнью, но вскоре наши встречи приняли более психоаналитический характер. Я даже начала ложиться на кушетку и работать со сновидениями. И я много говорила о миссис Джоунс и как я сильно по ней скучала.

«Почему бы вам не написать ей?» — предложил он однажды. «Или, может, даже позвонить ей по телефону? Вам хотелось бы этого?»

Я не могла в это поверить. По какой-то причине, я думала, что он будет этому препятствовать, как в Йельском Психиатрическом. «Да ни в коей мере!» — сказал он. «Я думаю, что это хорошая мысль».

С его поддержкой я написала тщательно продуманное письмо, спрашивая у миссис Джоунс, не возражает ли она, чтобы мы заказали межатлантический телефонный звонок. К моему огромному облегчению, в ответном письме она сказала да.

Когда я услышала ее голос по телефону, у меня чуть не выскочило сердце из груди — и я тут же почувствовала несказанную грусть. Столько всего случилось с той поры, когда я ее видела, в основном плохого. Я чувствовала, как будто бы я ее подвела. Я сказала ей, как сильно мне ее не хватает; она сказала, что она по мне тоже скучает. «Миссис Джоунс, как вы думаете, может, мне приехать с вами повидаться? Может быть, этим летом?»

В ее ответе не было ни тени сомнения. «Ну конечно же, Элин», — сказала она. «Я совершенно не против, и это было бы замечательно».

Бурная радость вернулась — теперь мне было чего ожидать в будущем, и кто-то, кого я знаю и кому доверяю, поможет мне выработать мои дальнейшие планы. Я начала понимать, почему я чувствовала ту глубинную боль в своем сердце каждый раз, когда я думала о ней; я была так расстроена в тот день, когда я ее оставила, была в таком раздрае, что мы толком и не попрощались. Я не была готова отпустить ее, и не была способна найти подходящие слова. Возможно, в этот раз я смогу сделать так, чтобы не сожалеть об этом в будущем, сделать что-то, что позволит мне перестать оглядываться назад и начать опять идти вперед.

* * *

Несмотря на побочные эффекты, я должна была признать, что трилафон мне помогал. Тем не менее, я, как всегда, стремилась как можно скорее избавиться от необходимости принимать лекарства. Карен тоже была противником лекарств, и мои родители тоже, поэтому Миллер согласился, что мы попробуем, но очень постепенно.

Как осторожно он ни снижал дозу принимаемых мною лекарств, я почувствовала эффект почти мгновенно. Мое бессмысленное, маскоподобное лицо расслабилось, приняв свое обычное выражение, и я перестала ходить как инвалид, шаркая ногами. Туман в моем сознании начал рассеиваться, я стала яснее осознавать, что происходит вокруг меня. «Все-таки, Вы кажетесь более рассерженной», — сказал Миллер. Я демонстративно покинула пару наших встреч до того, как они закончились, что его обеспокоило.

«Я могу с этим справиться», — сказала я с нетерпением. «Давайте продолжим». Через два месяца я покончила с лекарствами, кроме одного, которое помогало мне со сном. За три месяца пребывания, я стала «старичком» в отделении. Персонал даже обращался ко мне на совещаниях врачей отделения за советами по поводу новых пациентов — кто из них был в хорошем состоянии, за кем надо было бы понаблюдать, кому можно было дать больше привилегий. Я не чувствовала себя очень комфортно в этой роли: разве я их коллега? Не была ли я все еще пациентом, и если так, то почему они мне доверяли? И кому из них могла я доверять? Я бы предпочла в это вовсе не вовлекаться, оставаться в стороне. Но я знала, что они наблюдают за каждым моим движением; если я не отвечу, когда спросят моего мнения, я знала, что я заплачу за это. Однажды, идя по коридору, я подпрыгнула, чтобы достать до потолка, просто, чтобы посмотреть, смогу ли я — и тут же поймала себя на панической мысли, что случится, если меня увидят. Это будет записано в моей медицинской карте. Мой страх перед слежкой не был паранойей — за мной действительно наблюдали и риск был реальностью.