Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [65]

Что происходило на самом деле, так это то, что после проведенных недель стабильного медикаментозного лечения психоз начал ослабевать. Может, я и не могла остановить мысли, которые приходили мне в голову, но я могла их организовывать и не выпускать их наружу. Окей, ну теперь вперед!

Медперсоналу понадобилась неделя, чтобы заметить изменения — слишком долго, казалось мне — и когда это наконец-то произошло, понадобилась еще неделя, перед тем, как я была выведена из программы интенсивной помощи и мне были дозволены большие привилегии. Мне можно было спать в носках. Я могла ходить в туалет без наблюдателя. Я могла принимать душ в одиночестве.

Да, да, я была полностью согласна с ними, что мне нужно лечение. «Но не здесь и не такого рода. Я хочу вернуться в Англию», сказала я. «Миссис Джоунс знает, что мне нужно, чтобы поправиться. Я могу вернуться туда для занятий с ней».

Этот запрос был встречен каменными лицами и покачиваниями головой, означающими «нет». Йельскому психиатрическому институту не понравилась это предложение; они не собирались передавать контроль над моим лечением какой-то женщине в Англии, которая, по их мнению, скорее всего, понятия не имела, что делала.

Так же как неожиданным (и эффективным), как я думала, было мое изменение в отношении к лечению, так же неожиданным, только в противоположном смысле, было и то, что последовало. На самом деле, это как будто история из учебника — про взлеты и падения тяжелой медикаментозной загрузки и ее сложной биохимии: пропитанная психотропными лекарствами, с отступающим психозом, я впала в глубокую депрессию, и почувствовала, как краткий всплеск энергии и центр внимания ускользают от меня. Внезапно я не могла уследить за простейшим комедийным сериалом по ТВ или расшифровать строки книги, которую я читала вот только несколько дней назад. Мне дали тест на уровень интеллекта и мой результат был «очень-очень средне» в речевой части и «погранично с умственной отсталостью» в вычислительной части. Не то, чтобы я не старалась, я просто не могла функционировать. Я, конечно же, понятия не имела, что депрессия после периода психоза вовсе не является чем-то необычным; я только знала, что я соскальзываю вниз. Я позвонила родителям и умоляла их забрать меня отсюда. «Опять ничего не работает!» — плакала я.

Они пообещали помочь, и опять мы начали поиски другой больницы, где мое пребывание может быть более коротким. Мои родители даже связались с Карен, терапевтом, на прием к которой я ходила в то лето после моего первого курса в колледже, и она предложила больницу в Филадельфии, где она жила. Я вспомнила, что она сказала мне много лет назад: «Тебе нужна помощь. И я просто хочу, чтобы ты знала, что когда ты решишь, что готова ее принять, ты можешь и должна будешь придти ко мне».

Персонал всячески пытался отговорить меня от решения уехать, будь то в Филадельфию или в Англию. Они могли бы перевести меня в открытую палату, они сказали. Теперь я даже смогу получить обратно мои ботинки. Я вежливо отказалась.

Через пять недель после моего оттуда приезда в Йельский Психиатрический мои родители приехали взять меня на поруки. Они припарковались у подъезда, загрузили все мои пожитки в багажник, и вместе мы отправились прочь из Нью-Хейвена. Я чувствовала себя в безопасности, чувствовала облегчение, даже некий оптимизм; если я закрою глаза, я могу представить себе, что я опять маленькая девочка, сижу в машине, в безопасности, в поездке с мамой и папой. Но поездка была не в Диснейленд, а из одной больницы в другую, и я оставляла юридический факультет. Несмотря ни на что, это все же был хороший день.

* * *

Институт пенсильванской больницы (ИПБ) был гораздо более привлекательным местом, чем Йельский Психиатрический, несмотря на то, что это была самая старая психиатрическая лечебница в стране. Расположенное прямо в центре ветшающего квартала, здание практически сияло, со своими высокими сводчатыми потолками и мраморными полами, которые полировали каждый день. Меня отвели в мою индивидуальную палату, в которой была своя ванная комната. Если существовал «табель о рангах» лечебных центров, то я явно поднялась в нем. Хотя я все еще пыталась выбраться из депрессии, я была далеко не так психотична, как раньше (благодаря изрядной дозе трилафона). Я была убеждена, что проведу здесь только пару недель. На самом деле это будут три месяца.

Врач, с которым я работала, доктор Миллер, был низеньким, округлым психоаналитиком, с приветливой среднезападной открытостью и словечками типа «шикарный». К нему легко было испытывать приязнь, что было очень хорошо, поскольку мы встречались шесть раз в неделю. К тому же, я встречалась с Карен, бывшим майамским терапевтом, раз в неделю на несколько часов. И это встречи проходили вне больницы, что меня радовало до дрожи; здесь мне дали самый высокий уровень привилегий, что означало, что я даже могла одна гулять по территории.

Как это обычно бывает во всех психиатрических больницах, здесь предлагалось много групповых занятий для пациентов. На второй день моего пребывания я пошла на вводное занятие по арт-терапии. Не будучи художником, я нарисовала, что умела — фигуру человека из палочек и дерево. «Это замечательная работа в примитивном стиле!» — воскликнул терапевт. После этого я сходила всего на несколько занятий.