Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [57]

Может, это было воздержание от никотина, может последствие телефонного разговора с родителями. Что бы это ни было, меня внезапно опять охватил страх, и когда я открыла сумку, я заметила небольшой кусок металла в форме кольца, размером с леденец, который я подобрала во время своей прогулки по крыше, перепоясанная телефонным кабелем. Он не был острым, совершенно не похожим ни на какое оружие. Скорее, талисман, чем что-либо еще. Я быстро переместила металлическое кольцо из сумки в карман брюк и, выкурив одну сигарету, я положила вторую в карман вместе с зажигалкой. Все это, конечно же, было контрабандой, принимая во внимание, кем я была в больнице.

Вскоре после этого мне сказали, что пора готовиться ко сну, и велели переодеться в больничный халат. Когда я начала раздеваться, кусок металла и зажигалка выпали из кармана на пол, привлекая внимание медсестры. В панике, я нагнулась и схватила их, и затем побежала вглубь комнаты, где я спала прошлой ночью.

«Отдайте мне эту металлическую вещь и зажигалку, Элин», — попросила медсестра.

О, боже. «Нет», — сказала я. «Мне нужно хранить их, для защиты».

«Вам они не понадобятся», — сказала она. «Мы вас защитим. Дайте их мне».

«Нет!» — настаивала я. «Вы их не получите, если я вам их не дам, а я не хочу. Если вы попробуете у меня их отобрать, я приму меры».

Я не знаю, откуда это взялось. Я не знаю, почему я была так привязана к этому куску металла и зажигалке, и почему я угрожала медсестре. У меня не было никакого намерения причинять ей вред, да и никому другому тоже; на самом деле, я чувствовала себя маленькой и беспомощной, менее всего собирающейся (и неспособной) причинить вред никому. Тем не менее, слова вырвались из моего рта, непрошенные и пугающие, и я вытянулась в полный рост, пока я их выпаливала.

Медсестра развернулась и вышла из комнаты. Когда она вернулась через несколько минут, с ней пришло несколько сотрудников больницы. По сути — отряд из четырех-пяти человек.

«Элин, мы хотим, чтобы вы привязали себя ремнями», — твердо сказала медсестра. «И если вы этого не сделаете добровольно, тогда мы вас привяжем».

Я не могла этому поверить. «Я прошу прощения, извините меня», — умоляла я. «Пожалуйста, не привязывайте меня опять. Я буду себя хорошо вести. Да я просто пошутила. Пожалуйста!»

Но я уже проиграла эту битву, и я это знала. Поэтому я пассивно легла обратно на кровать, пока сотрудники делали свое дело. Этот второй раунд был гораздо хуже, чем первый, потому что я знала, что принесут следующие несколько часов.

Несмотря на то, что я принимала трилафон доза за дозой, меня атаковали галлюцинации, густым и быстрым роем. Твари в небе хотели меня убить; твари здесь на земле нападали на меня. Никто меня не защитил. Никто не пришел мне на помощь. И с наступлением ночи мой психоз только усилился. Я пела, вопила, вскрикивала от ужаса. Меня атаковали. И я сражалась с усмирительными ремнями до тех пор, пока у меня не заболела спина, и кожа не покрылась ссадинами. Все это время дверь в мою палату оставалась открытой; любой, кто проходил по коридору мог заглянуть сюда, и многие так и делали.

В конце концов, изнеможение и лекарства выбросили меня в сон — черную дыру снов и кошмаров, и одинокого ноющего тела. К тому времени, как луч дневного света проскользнул в мою комнату, я провела в ремнях большую часть суток. «Пожалуйста, освободите меня», — причитала я. Но ответом было твердое «нет». Если у них и было расписание, по которому они определяли, когда меня можно освободить, они со мной этим знанием не делились. Прошел день, наступил вечер, и в восемь часов я все еще была связана по рукам и ногам.

Наконец-то, медсестра, которой я угрожала прошлым вечером, пришла в палату, опять с серьезно настроенным отрядом сотрудников. Или может быть, в этом случае, жюри присяжных. Призывая всю силу воли, которая у меня осталась, я вымучила из себя извинения — потому что я начала понимать, что просьба о прощении за плохое поведение, обращенная к человеку, против которого была направлена угроза (или оскорбление), была платой за билет обратно на свободу. И действительно, они освободили меня от ремней. Мне с трудом удалось сесть, и комната покачнулась вокруг меня.

«Но вы не можете покидать эту комнату», — сказали мне. «Мы ждем, пока освободится место в диагностическом блоке больницы Йель-Нью-Хейвен. Когда это случится, мы пошлем вас туда».

Может, это был просто сон? Неужели я это сама с собой делала, по какой-то причине, спрятанной так глубоко, что никто не мог точно определить ее? Или, может, в конце концов, я была просто еще одной сумасшедшей? Неужели я проведу всю свою жизнь, ложась и выходя из психиатрических больниц, привязанная к кроватям, пытаясь отражать атаки извне и снаружи, и неизбежно проигрывая на обоих фронтах?

Через пятнадцать часов я опять прибыла в больницу Йель-Нью-Хейвен, в этот раз в отделение психиатрической диагностики. Специальная палата отделения 10 или Спецпалата номер 10. Еще одна остановка на пути, каждая веха которого была для меня совершенно непостижимой.

Глава двенадцатая

Для учреждения, которое якобы существовало для того, чтобы способствовать психологическому здоровью людей, особо нуждающихся в заботе, Йельский Психиатрический Институт был для меня жестоким испытанием. Из двух дней большую часть времени я провела взаперти, связанная, насильно опоенная лекарством, которое (хотя и не без положительного эффекта) быстро привело к видимым побочным эффектам: мое лицо казалось сделанным из дерева и было похожим на маску; походка замедлилась до такого состояния, что стала похожим на шарканье человека после инсульта, чем на мои обычные длинные шаги. И я не могла уследить даже за простейшим разговором. «Как вы себя сегодня чувствуете?» — звучало как древний санскрит.