Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [119]

И в этот момент моя болезнь приняла новый, ужасный оборот. По какой-то причине я решила, что Каплан и Стив были самозванцами. Они выглядели так же, они звучали так же, они были идентичны оригиналу по всем показателям — но они были подменены кем-то или чем-то. Была ли это работа пришельцев? Я не могла этого знать, и я была в ужасе.

Гораздо позже я узнала, что то, что я испытывала, называлось синдромом Капгра[33]. Научная литература об этом синдроме сравнивает ощущение, которое он вызывает, с культовым фильмом «Вторжение похитителей тел». В моем мозгу люди, от которых я так зависела, просто исчезли, и эти двое, которые остались, были не теми людьми, которыми притворялись. Поэтому я не могла доверять ни одному из них.

Это было очень тяжело, но я сделала доклад в среду и улетела обратно в Лос-Анджелес, в полном раздрае и паранойе. За почти десять лет лечения я не пропустила ни одного приема с Капланом. Теперь я не пошла на следующих два запланированных сеанса, и не позвонила ему, чтобы сказать, почему. Тогда он позвонил мне. «Элин, вы не пришли на прием. Что происходит?»

Я не ответила. Это не он. Не говори ни слова, это не он.

«Элин, что происходит?»

Ничего.

«Я думаю, это очень важно, чтобы вы приходили на сеансы», — сказал он. — «Я ожидаю вас у себя завтра. Могу ли я что-нибудь для вас сделать?»

«Я знаю, что происходит, и кто вы такой», — сказала я в конце концов.

«Это нас никуда не приведет», — сказал он. — «Говорите прямо».

Ничего. Нет ответа. Потому что вы — это не вы.

«Хорошо, тогда до встречи завтра», — и он повесил трубку.

Я не пришла на следующий прием.

Стив, чувствуя, что что-то не в порядке, звонил часто. Я не отвечала и не перезванивала.

Уилл, конечно, понимал, что я была очень возбуждена, но не знал, почему. «Что происходит?» — спросил он.

«Двое, которые называют себя Капланом и Стивом — самозванцы», — сказала я. «Настоящие исчезли, и были заменены; те, которые оставляют мне сообщения на автоответчике — фальшивые».

К его огромной чести, Уилл остался спокоен. Я предупредила его, что такое может случиться, и вот оно произошло. «Может быть, я должен позвонить Стиву», — сказал он.

«Я не вижу в этом смысла, раз Стива уже больше нет», — сказала я. — «Но звони, пожалуйста, если тебе будет от этого лучше». Он обдумал это немного, затем позвонил Стиву в середине ночи. Стив проснулся рано, обнаружил сообщение, и перезвонил. Как мог, Уилл объяснил, что происходило.

Стив начал звонить и оставлять сообщения по десять, иногда двенадцать раз за день. Я их игнорировала — потому что это был не Стив. И я рассердилась — потому что он относился ко мне как к непослушному ребенку. В психоанализе для этого есть термин: инфантилизация. Как он смеет, думала я, глядя на автоответчик, как будто и им тоже манипулировали пришельцы. Но, конечно, его положение было нестерпимым.

Я была испугана и изолирована. Хотя я каким-то образом знала, что Уилл был настоящим Уиллом, меня это не успокаивало. Я не могла спать, я не могла работать, и я не могла разобраться, что было реальностью, а что не было ею.

На следующий день, после третьего пропущенного приема с Капланом, он позвонил и настоял, чтобы я повысила дозу зипрексы. Хотя я знала в глубине души, что это был ненастоящий Каплан, я его послушала, потому что я была в отчаянии и несчастна — и за несколько последующих дней деллюзия мало-помалу прошла.

Если я и хранила хоть какую-то надежду, что я смогу когда-нибудь быть свободной от необходимости принимать психотропные препараты, потеря и Каплана, и Стива из-за моего психоза окончательно убедила меня в обратном.

Это был первый опыт для Уилла, когда я была в бредовом состоянии. Он не особенно испугался, он не убежал, и никогда не относился ко мне иначе как с добротой и нежной заботой. Впоследствии он признался, что он был потрясен, увидев меня такой невменяемой и несчастной, и был в отчаянии от того, что не мог меня утешить или успокоить. «Но я все равно хочу, чтобы ты говорила мне, когда ты начинаешь себя так чувствовать», — настаивал он. — «От меня будет немного пользы, если ты не будешь давать мне понять, что происходит».

Иногда, даже сейчас, когда начинается приступ, я не говорю ему — не для того, чтобы хранить это в секрете, но чтобы не обременять его. Тем не менее, он почти всегда знает. Он может понять по моему молчанию — или особому типу молчания. Это подарок — быть рядом с человеком, который меня так хорошо знает.

* * *

Доктор Каплан и я прошли через годы хорошей совместной работы — тринадцать лет, если быть точной. И я миновала многие вехи за это время. Но он часто был суров со мной, и со временем (невзирая на сильные стороны Каплана и его человеколюбие как психоаналитика) мне стало казаться, что это слишком жестко, даже так, будто он меня наказывал. Почему-то он начал меня ущемлять во всем — например, он не хотел, чтобы я передвигалась по офису; он не хотел, чтобы я закрывала лицо руками во время наших сеансов — то есть, все то, что я делала в присутствии всех своих психоаналитиков — это помогало мне чувствовать себя в безопасности и держать себя в границах. Он повторял, что если это не изменится, то он «уволит» меня. «Я собираюсь покончить с вами». Слышать это было мучительно, жестоко было это повторять. Делал ли он это, чтобы вызвать какую-то мою реакцию? Я больше не чувствовала себя с ним в безопасности; он был непредсказуем, непостоянен, даже сердит. Иногда я выходила с приема, чувствуя себя так, будто меня побили.