Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [120]

«Мы с вами никуда не продвигаемся», — говорил он. — «То, что мы делаем, это не терапия. У нас все идет наперекосяк в течение двух лет», — сказал он; со времени моего онкологического диагноза и помолвки с Уиллом. Я целиком и полностью осознавала, что мы в разладе, но думала, что это происходит только в последние пару месяцев.

И тогда Каплан пригрозил, что он расскажет в институте, что я больше не прохожу психоаналитическое лечение. Мой институт (как и большинство других в то время) был «внеотчетным», то есть ваш психоаналитик не должен был отчитываться о вашем прогрессе (в анализе) в институтской комиссии по успеваемости. Но он сообщал о количестве часов, посвященных психоанализу, поэтому в его силах было дать понять окольными путями, что вы не дотягиваете до стандарта. В конце концов, я сказала своему научному руководителю в институте, чем мне угрожал Каплан. Через несколько сеансов он сказал мне, что больше не считает нужным осуществлять свои угрозы. Но меня он не убедил. Я не могла больше проходить для него через тяжелые испытания, и в конце концов, я больше не могла с этим справляться. Я решила, что мне нужно посоветоваться с кем-то, кто может быть объективным, и записалась на прием к доктору Роту, с которым я виделась как-то, когда он подменял Каплана, и которого я знала по институту.

«Вы вместе проделали годы успешной работы, Элин», — сказал Рот. — «Отношения трансформируются периодически; возможно, это просто еще один переходный период. Вам нужно попробовать проработать это с Капланом. То, что вы сделали — жизненно важно».

Я не была уверена, что я это смогу; я не была уверена, хочу ли я даже попробовать. «Если мы не можем — если я не могу — согласитесь ли вы быть моим психоаналитиком, если я не смогу продолжать работу с Капланом?»

Он покачал головой. «С моей стороны не этично даже обсуждать это с вами, пока вы находитесь на лечении с ним. Идите к нему и обсудите это с ним, Элин. Вы должны придти к какому-то решению».

Я пошла в свой офис и разработала план, что-то вроде переговоров. Что должно измениться, подумала я, чтобы мне остаться с Капланом? Я составила список: мне нужно было, чтобы он перестал говорить, что мы никуда не движемся. Мне нужно было, чтобы он перестал угрожать «покончить со мной». Мне было необходимо смягчение физических ограничений. Ничто из этого не казалось слишком обременительным. Я сказала Каплану, что мне нужны все эти изменения, чтобы я продолжала работать с ним.

Каплан наотрез отказался менять что бы то ни было.

Я была ошеломлена. «Я сожалею», — сказала я. — «Я думаю, что это значит, что мы должны закончить нашу совместную работу».

Остаток сеанса прошел, как будто над дверью висела табличка «Выход». Когда мы закончили, и я приготовилась выйти через эту дверь, я обернулась и посмотрела на него. «До свидания», — сказала я. — «Спасибо за все. Еще увидимся». И тут я увидела, как Каплана передернуло.

Затем я позвонила доктору Роту и сказала ему, что ушла от Каплана. Я не знаю, что бы я сделала, если бы Рот не согласился быть моим психоаналитиком, но он согласился.

Каплан позвонил через несколько дней. «Где вы были?» — спросил он. — «Вы пропустили два назначенных сеанса».

Я набрала воздуха в легкие. «Я сказала Вам, что я с вами покончила, и это было всерьез», — сказала я. — «Я перевелась к доктору Роту».

На другом конце провода повисла минута молчания. Удивления? Гнева? «Я думаю, что вам нужно придти и поговорить со мной об этом», — сказал Каплан.

«Нет, не нужно», — сказала я, но я уже почувствовала, что я начала колебаться. Я никогда не умела продолжать конфронтацию. Может быть, я приняла решение слишком быстро. Может быть, я была неправа.

«Мы можем обсудить те изменения, о которых вы попросили», — сказал Каплан. — «В любом случае, это слишком внезапно. Если нам суждено закончить совместную работу, то сначала мы должны прийти к некоему решению, некоему согласию».

Я согласилась встречаться с ним два раза в неделю, пока подводили итоги нашей совместной работе; одновременно я встречалась с Ротом. То ли из-за перенапряжения, то ли из-за боли переходного периода, но в течение следующих четырех недель каждый сеанс с Капланом я проводила в рыданиях — чего я обычно не делаю, несмотря на то, что я довольно эмоциональный человек. Я просто не плакса. Но что-то в его присутствии в этой комнате рвало меня на части каждый сеанс. Я чувствовала себя очень уязвимой, и мне было грустно; я оставляла кого-то важного, что-то важное, и мне было горестно.

К его чести, Каплан не использовал это время, чтобы заставить меня вернуться, и когда я сказала ему, что я действительно собираюсь продолжать работать с Ротом, он сказал мне, что Рот был замечательным клиницистом и что он желает мне всего хорошего. И на этом все закончилось.

Доктор Каплан помог мне, пожалуй, больше, чем кто-либо другой в моей жизни, и я люблю его сейчас так сильно, как не любила никого другого. В течение долгого времени я носила в себе осязаемое ощущение потери. Решение его оставить было таким ужасным, но я не могла найти никакого другого выхода; кроме того, мне всегда казалось, что он первым принял это решение. Отказавшись вести со мной переговоры, угрожая мне и наказывая меня, он по факту меня уволил. Он меня отверг, он меня предал. И почему я не оказалась в больнице в результате этого потрясения, до сих пор не могу понять.