Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [118]

* * *

После того, как прошло несколько лет, за которые я успела опубликовать пару десятков статей и написать три книги, меня посчитали достойной получить собственную кафедру, тем самым оказав мне самую высокую честь, которую университет может оказать преподавателю. Весенним днем юридический факультет университета Южной Калифорнии назвал меня профессором юриспруденции, психиатрии и бихевиоризма Оррин Б. Эванс[32] в присутствии моих друзей и семьи. Эд Маккаффери — мой «одноклассник» и дорогой друг — был удостоен похожей чести, получив собственную кафедру. Было нетрудно вспомнить наши первые дни в университете, когда мы бродили по его коридорам вместе, пытаясь разобраться, что от нас требовалось, чтобы достичь успеха, и ужасно переживая, что в любую минуту мы будем разоблачены как фигляры. Я была страшно рада, что Эд и я были удостоены такой чести в одно и то же время. В моей речи в честь принятия этой должности я даже рискнула пошутить, намекнув, что для меня кушетка была бы более подходящей, чем кафедра. Затем был очень приятный обед в заведении «Город и мантия» (которое часто называли гостиной университета), после чего последовало еще одно празднество — вечеринка, которую устроила моя семья. Это был красивый день, и вечер был полон веселья и сильных эмоций. Казалось, что наконец-то я достигла того периода моей жизни, в котором было больше хороших дней, чем плохих.

Глава двадцать четвертая

Человеческий мозг составляет два процента массы человеческого тела, но потребляет больше двадцати процентов вдыхаемого кислорода и контролирует сто процентов действий этого тела. Поэтому если сравнить, какую территорию он занимает, с тем, какую власть он имеет — это действительно мощная сила. И хотя со временем (особенно в последние двадцать лет), мы узнали многое про наш мозг, мы еще очень далеки от полного понимания. Каждое открытие сравнимо с дверью, ведущей к новым вопросам; каждая раскрытая тайна ведет к новой тайне. Для ученого-исследователя, в центре интересов которого находится мозг, лаборатория, должно быть, иногда кажется зеркальной комнатой; для меня и моего отчасти случайного исследования мозга, бывают дни, когда я чувствую, как будто я иду по кромке Большого Каньона, постоянно рискуя сделать один большой неверный шаг. И всегда, прямо перед падением, мне приходит в голову тот же вопрос: А как я сюда попала?

* * *

Как ни была успешна моя схема лечения зипрексой, я, как всегда, беспокоилась по поводу побочных эффектов; в конце концов, это был относительно новый препарат. И потом была досадная прибавка в весе, с которой мне было сложно бороться. Поэтому опять я стала интересоваться снижением дозы. Могу ли я это сделать, и, если да, то как далеко могу я зайти, все еще оставаясь в безопасности? Когда я обсудила это с Капланом, он согласился попробовать это со мной в этот раз, но при одном абсолютном условии: если, по его мнению, я буду не в порядке, и он решит, что мне нужно повысить дозу, я это сделаю немедленно — никаких торгов, никаких уверток.

«Вы должны мне это пообещать», — сказал он твердо.

«Хорошо», — согласилась я. — «Зато честно».

По мере снижения дозы в течение следующих нескольких недель, я почувствовала, как потихоньку стал надвигаться туман, ранний знак начала дезорганизации. Я сжала зубы и сконцентрировалась на работе. Я могу к этому приспособиться, думала я. Это пройдет. Надо просто подождать. Я полетела на восток страны на десятую годовщину нашего выпуска (сопровождаемая знакомыми ужасами во время полета), и во время вечерней программы в Йеле я большую часть времени сидела рядом со Стивом, и боролась с позывом вскочить с моего кресла и закричать об ужасных созданиях, парящих вокруг меня.

Когда я вернулась домой и рассказала об этом Каплану, он быстро расторг наше соглашение: я должна была вернуться обратно к обычной здоровой дозе зипрексы. Мы сошлись на моей обычной дозе в сорок миллиграммов, двойной дозе по сравнению с рекомендованным производителем максимумом, но срабатывающей в моем случае.

Вскоре после этого я поехала в Сан-Франциско, где должна была представить две работы на конференции по диссоциативным расстройствам, которая длилась неделю. Очевидно, что период воздержания от зипрексы оказался гораздо тяжелее для моего организма, чем я думала, оставив меня уязвимой и даже несколько хрупкой. Я начала чувствовать себя «не так» вскоре после приезда в отель. Опять я стиснула зубы и сфокусировалась на моей работе и на моих обязанностях на конференции, надеясь, что никто ничего не заподозрит. Но галлюцинации и расстройство личности усилились; я трещала по всем швам. Я позвонила Каплану.

«Если вы можете, представьте свою работу в субботу, как и планировалось, — сказал он, — и возвращайтесь. Потом вы можете вернуться на конференцию утром в среду, чтобы представить вторую».

На каком-то уровне его предложение имело смысл; я никогда не чувствовала себя хорошо на незнакомой территории, но, может быть, я смогу вернуть контроль, когда вернусь в Лос-Анджелес, в мою собственную квартиру или под укрытие моего офиса. Но по мере обдумывания предложения Каплана, я решила, что оставить конференцию будет признаком провала. Из двух зол — быть больной или потерпеть поражение — я легче могла перенести первое. И я решила остаться.