Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [11]

Этот ад продолжался две недели: тошнотворное время утренних походов в нормальную школу, где я пыталась сосредоточиться на школьных предметах, потом, как будто резкая смена передач в машине, возвращение в Центр, в унизительную ситуацию, потом домой вечером, измученная, настороженная и несказанно сердитая на моих родителей за то, к чему они меня приговорили.

В конце концов, естественно, эти «уроки» достигли своей цели: я никогда больше не принимала никаких незаконных препаратов. И начался лежащий в основе этого процесс ломки моего характера (который я не понимала тогда, но понимаю сейчас) и перестройки его по другим стандартам.

Хотя я вернула свою репутацию, я стала тише и отрешеннее — я ушла «в себя», как я стала называть это состояние позже, когда оно стало более выраженным. Мне нечего было сказать, если со мной не заговаривали, я даже не была уверена, что заслуживаю того, чтобы меня услышали. Я начала верить (или точнее чувствовать), что говорить было чем-то «плохим». Однажды, когда меня попросили сделать небольшой доклад, работник Центра отметил, что за эти несколько минут я сказала больше, чем за несколько месяцев. Возможно, это было началом моего отчуждения от мира, первыми признаками моей болезни, чем-то, чего я никогда раньше не испытывала, и что стало психологической привычкой, которая пульсирующей нитью пройдет по всей моей жизни.

В этот период я прочла книгу Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком»[6]. Хотя это был вымысел, Плат так точно описала постепенную деградацию главной героини в разрушающую душевную болезнь, как будто она сама прошла через это. Я узнала себя в той, кем была главная героиня. «Я видела себя сидящей в развилке смоковницы, умирающей от голода только потому, что я не могла решить, какую из ягод выбрать. Я хотела каждую из них, но выбрать одну означало потерять остальные, и пока я сидела в нерешительности, ягоды начали сморщиваться и чернеть, и одна за другой они попадали на землю к моим ногам». Это я, подумала я. Она — это я.

Думаю, что на многих девочек-подростков книга Плат производит сходное впечатление, описывая чувство изоляции и отторжения (и неслабого страха), характерное для этого возрастного периода, особенно для чувствительных натур, зачастую живущих в мире книг. Днями напролет я не могла перестать думать о девочке из этой книги и о том, через что ей пришлось пройти — почему-то это сделало меня беспокойной, расстроенной и рассеянной. Однажды утром в классе, думая о книге Плат, я неожиданно решила, что мне нужно встать, уйти из школы и пойти домой. Дом был в пяти километрах.

Пока я шла домой, я начала замечать, что цвета и формы всех предметов вокруг меня стали резче. И в какой-то момент я вдруг поняла, что дома, мимо которых я проходила, посылали мне сообщения: «Посмотри внимательнее. Ты особенная. Ты очень плохая. Посмотри внимательно, и ты сама увидишь. Ты должна увидеть многое. Смотри, смотри».

Я не воспринимала эти слова как сочетание звуков в буквальном смысле, не так, как если бы дома действительно говорили, а я их слышала; вместо этого слова просто появлялись у меня в голове — они были моими мыслями. Все же я инстинктивно понимала, что это были не мои мысли. Они были мыслями домов, и это дома поместили их в мою голову.

К тому времени, как я входила в дверь нашего дома — через час, может быть два — я была уставшей, разгоряченной и очень испуганной. Я немедленно рассказала маме о том, что случилось в течение моей долгой прогулки, и как мне было страшно — читать эти мысли домов в моей голове. Очень разнервничавшись, она тот час же позвонила отцу на работу. Он примчался домой и после моего повторного рассказа о том, что случилось, быстро отвез меня не к врачу, а в Центр. Я непреклонно отрицала прием наркотиков, мне поверили, и, хотя вокруг меня ходили на цыпочках в течение пары дней, инцидент прошел без последствий.

Почти вся наша семейная жизнь теперь крутилась вокруг Центра. Родители меня туда отвозили и привозили домой. Родители всех детей Центра встречались каждые две недели на групповых сеансах; периодически устраивались семейные пикники и другие групповые развлечения. И, несмотря на постоянное чувство обиды на родителей за то, что меня запихнули сюда до окончания школы, я смирилась с этим и даже начала чувствовать себя довольно комфортно.

Большинство из нас с возрастом начинает понимать, что мы, в конце концов, будем принадлежать двум семьям (или воевать с ними): одной, в которой мы родились, и второй, которую мы создаем. Для некоторых подростков началом второй семьи становится футбольная команда, драматический кружок или дети, с которыми мы проводим каждое лето в лагере. Постепенно они заменяются или дополняются друзьями по университетскому общежитию или коллегами и друзьями с первой работы. Для меня процесс создания моей семьи начался в Центре. У нас было одно важное общее дело — построить жизнь без наркотиков, и даже больше — без зависимости от любого искусственного или химического стимулятора. У нас была общая цель, мы заботились друг о друге, нам было не все равно, как мы себя чувствовали, что с нами происходило, как мы будем справляться, когда вернемся в наш обычный мир — это были темы наших разговоров: борьба за то, чтобы быть сильными, решимость быть «чистыми» от наркотиков. Отказ сдаваться. Сражаться изо всех сил. Уступить, сдаться — это всегда, всегда непростительно.