Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [9]

К вечеру галлюцинации прошли все стадии и постепенно исчезли. Родители ничего плохого не заметили; а мои браться к тому времени перестали обращать на меня внимание. В приступе смирения я пообещала себе, что больше не буду экспериментировать с такими медикаментами и наркотиками. Измененное состояние сознания — это не для меня. Вот и все.

И все же это не было «все». Даже после того, как галлюцинации прошли, я не могла заставить свой мозг и тело работать, как положено. Я никогда не испытывала похмелья, но думаю, что это похожее ощущение. Я была заторможенной, меня подташнивало. Я была не в духе, грустной и поникшей, не могла пробудить в себе никакого энтузиазма к учебе, общению или чему-либо другому. Через несколько дней такого состояния я испугалась. Очень испугалась. Может быть, я повредила что-то внутри себя? Может, что-то испортилось в моем мозгу?

Итак, со смесью паранойи и бравады в равной пропорции, я решила рассказать родителям про свои эксперименты с наркотиками — правда, только про марихуану; я бы ни за что не призналась в употреблении мескалина. Я не знаю, на что я надеялась, что ожидала от них — успокоить меня, вселить ли уверенность, что все будет в порядке, или даже отвести меня к врачу, который выпишет лекарство, которое моментально вылечит меня. Я просто понимала, что не вынесу больше этого состояния, когда я не могла даже взять в руки книгу, чтобы не почувствовать головокружения от строчек, марширующих по странице. Это не могло больше так продолжаться, кто-то должен быть положить этому конец.

Это было в четверг после школы. В пятницу мы собирались всей семьей поехать на Багамы на выходные (от Майами это всего в часе лета). Отца еще не было дома, я не знала, когда он вернется, но решила, что не могу ждать.

«Мама», — сказала я, несколько нервно. «Мне нужно сказать тебе что-то, и тебе это не понравится».

Она посмотрела на меня с тревогой, соответствующей ситуации, и спросила: «Что случилось?»

«Я… я несколько раз принимала наркотики. В Мексике. Я курила травку. А потом еще несколько раз, когда вернулась домой. Мне кажется, я от нее заболела».

Она смотрела на меня огромными глазами. «Что ты имеешь в виду — заболела? Травка? Марихуана? О, моя дорогая Элин».

«Ну, я не совсем заболела. Просто… что-то со мной не в порядке. Не то, чтобы меня тошнит или что-то в этом роде. Просто странные ощущения».

Она кивнула с озабоченным выражением лица. Меня удивило, что она не особенно-то рассердилась. «Это очень серьезно», — сказала она. «И меня это очень огорчает. Нам нужно об этом поговорить. Но я думаю, что лучше подождать нашего возвращения с Багам, и только потом рассказать папе. Давай проведем приятный семейный уик-энд и обсудим этот вопрос, когда вернемся».

Я вздохнула с облегчением — это был разумный план. Мы поедем на красивый пляж с белым песком, будем купаться в красивом синем океане и проведем приятные выходные; пока настанет понедельник, может быть мне будет настолько лучше, что нам вообще не надо будет рассказывать об этом отцу.

Но, конечно, этому было не суждено сбыться. Как только мы вернулись домой из поездки, моя мама настояла на разговоре, и рассказала отцу, что произошло.

«Элин, это все очень серьезно», — сказал папа. В его голосе слышалось намерение действовать, и немедленно, что было типичным для родителей 1960-х, когда их дети признавались в употреблении наркотиков. «Наркотики опасны, с ними нельзя баловаться. Ты и представления не имеешь, к чему это может привести. Ты должна мне пообещать, что это никогда больше не повторится».

К тому времени галлюциногенный эффект полностью прошел. Я уже не была напугана и чувствовала себя нормально; я загорела, я была в полном порядке и не в настроении слушать лекции. И я заартачилась. «Ничего я не буду обещать. Все уже в порядке, правда. Немного травки, тоже мне большая проблема. Я сама могу с собой справиться».

Он на это не купился. Наоборот, мое поведение — бравада, неприятие его беспокойства всерьез, неуважительный тон — только подлили масла в огонь. «Это недопустимо!» — сказал он, уже разгневанно. «Ты точно не имеешь представления, что для тебя хорошо, а что плохо. Если ты мне не дашь обещания, что этому положен конец, я приму меры».

Мне в этом послышалось неприятное эхо наших споров о моем питании несколько лет назад: расплывчатые угрозы «мер», которые он собирался предпринять, чтобы пересилить мое упрямство. И вместо того, чтобы просто соврать или умиротворить его (или обратить внимание на выражения ужаса на лице мамы), я выпрямила свою 17-летнюю спину и сказала: «Папа, я могу делать все, что хочу. У меня хорошие оценки, я вам не причиняю никаких хлопот, и у меня хватает ума понимать, что я делаю. И если я хочу курить травку, то я буду ее курить. И ты мало что сможешь сделать».

Естественно, что тут началось светопреставление. Отец повысил голос, потом и мама перешла на повышенные тона. Затем я подлила масла в огонь, заявив, что мне уже наплевать на хорошие оценки, что это все равно ерунда и глупость.

Это было совсем не то, что надеются услышать обеспокоенные родители во время первой серьезной конфронтации, касающейся наркотиков, но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это была типичная позиция подростка — блеф и бравада, и никакой заботы о последствиях. С другой стороны, это и не та позиция, которую бы заняла любая более или менее сообразительная девочка, если бы она действительно хотела принимать наркотики и избавиться от родительского контроля. Но это был конец 60-х, марихуана имела почти мифическую власть над любыми родителями; она могла испугать их и сбить их с толку. Культура была в кризисе на самых разных уровнях, все журналы и газеты каждый день были полны леденящими душу историями о последствиях употребления наркотиков.