Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [100]

Мысль о том, что и в капитуляции может быть некая победа, совершенно чужда практически каждому, кого я когда-либо знала, богатым или бедным, больным или здоровым, счастливым или несчастным. Капитуляция чувствуется как провал, несостоятельность, как поражение. Даже хуже, как потеря — себя, своей независимости и надежды. Сдаться — это то же самое, что собрать свою палатку и улизнуть с поля боя. Это то же самое, что сказать «Я недостаточно силен. Я ухожу». Поступить так было не в моем характере. Итак, у меня был план. Сначала я нашла когнитивно-поведенческого психолога, доктора Бенсон, и попросила ее помочь мне держать под контролем мои психотические мысли, пока я буду снижать дозу лекарств. Эта встреча и наше обсуждение очень напомнило мне о докторе Хамильтоне в Оксфорде — он помог мне успешно преодолеть первые месяцы острого расстройства, и доктор Бенсон придерживалась того же теоретического направления, что и Хамильтон. Тактично, но доказательно она, как могла, объяснила мне, что может случиться в последующие недели. «Это будет тяжело», — сказала она. «И нет гарантий, что это сработает».

«Но я должна попробовать», — сказала я ей. «Да», — сказала она. «Я полагаю, что вы должны».

Я бесконечно снова и снова просматривала мой план вместе со Стивом, который пытался быть терпеливым, как мог, но который не мог скрыть своего скептицизма. Как всегда, он был готов поддержать меня во всем, что бы я ни решила, но он очень ясно дал мне понять, что это была так себе идея. Ни один из нас не видел противоречия в том, что он придерживался обеих позиций; это была одной их тех головоломок, которые всегда содержала в себе наша дружба — если, несмотря на очевидность обратного, я хотела бы совершить что-то вроде прыжка с обрыва, то он бы предостерег меня сначала, а затем заверил бы, что он будет внизу, чтобы поймать меня. «Будь осторожна, Элин», — предостерег он. «Это ты не дозу аспирина регулируешь от головной боли».

Поскольку я знала, что Каплан никогда не согласится с тем, что я намеревалась сделать, я сказала ему очень расплывчато и в общих чертах, что я планировала снизить дозу — в первую очередь из-за беспокойства по поводу побочных эффектов. Я надеялась, что, в конце концов, я совсем откажусь от лекарств, но я буду действовать осторожно, сказала я, снижая дозу наименьшими возможными порциями; ничего большого, ничего резкого.

В конце концов, я поговорила с Мардером, экспертом в ПД и шизофрении. Он сказал, что если я была полна решимости снижать дозу, я должна это делать по одному миллиграмму каждые шесть месяцев. Я уже довела себя до шести миллиграммов; при скорости, предложенной Мардером, у меня займет три года, чтобы избавиться от лекарств. Недостаточно быстро. Недостаточно чисто. Я решила снижать по одному миллиграмму каждый месяц — в шесть раз быстрее рекомендации Мардера, но гораздо медленнее, чем я когда либо делала это в прошлом. В идеале, я буду свободна от лекарств к середине лета.

И я начала. Я была на тропе войны. В конце ее я стану или дамой из медицинской карты, или приемлемой комбинацией Элин и профессора Сакс. Но кто-то должен был уйти.

* * *

Весной по предложению доктора Бенсона я присоединилась к группе поддержки, Ассоциации больных маниакально-депрессивным психозом и депрессией Лос-Анджелеса (АМДП). Я искала группу поддержки для больных шизофренией, но тщетно. АМДП была лучшей альтернативой. Мы встречались раз в неделю в больнице, расположенной неподалеку.

Как ни тревожилась я о том, что могло потребоваться в группе поддержки — полная открытость, присутствие и мнения незнакомых людей, мужчин и женщин, которые боролись со своими собственными демонами — быть там было на удивление легко. Почти каждый присутствующий в комнате принимал какое-либо лекарство, или комбинацию нескольких, и большинство (даже тех, кто принял свою болезнь) это возмутило. С нами что-то было не так, мы были ничтожными, в нас чего-то не хватало. Как бы много проблем любой из нас ни имел, никому в этой комнате не нравилось знать, что решение было в маленькой пластиковой бутылочке по рецепту. Или двух бутылочках. Или трех. «Я просто сам не свой, когда я принимаю эти пилюли», — сказал один. «Они превращают меня в кого-то еще».

Несколько участников АМДП не верили, что они были больны, а уж еще меньше они верили в то, что им были необходимы постоянная бдительность и лекарства. Периодически кто-то приходил на встречи в маниакальном состоянии — по две или три недели подряд — и потом, по какой-то причине, он решал принять лекарство; на следующей неделе он выглядел и чувствовал себя гораздо лучше. Тем не менее, он говорил: «В следующий раз я просто должен сильнее стараться. Я знаю, что я могу это сделать в следующий раз». Я кивала; я знала, о чем он говорил.

Моя упорная настойчивость в «сопротивлении», тем не менее, не всегда встречала поддержку у других в группе. Одним из моих ближайших друзей в АМДП был мужчина с незаурядными умственными способностями, примерно моего возраста, который боролся со своей болезнью в течение многих лет. Хотя его интеллект и другие способности казались мне в целом сохранными, он практически отказался от всякой надежды достичь чего-либо еще в этой жизни. Вместо этого он сел на пособие по инвалидности и работал на разных работах, по своему желанию или необходимости. Хотя мне нравилось проводить с ним время, я начала чувствовать, что я становилась все более нетерпимой к его отношению к его болезни и работе. «Мне кажется, что ты просто сдался», — сказала я однажды за ужином. «Ты просто поддался. Тебе слишком удобно играть роль психически больного».