Найм - [46]

Трах-бах, ё-моё, твою мать, факеншит и ржавый якорь всем в задницы… Это еловина упала. На гостей.

Тут всё просто: Сухан от меня не отходит. И еловину из рук не выпускает. Вот так мы втроём и существуем. Максимум — когда за стол садиться и когда спать ложиться — может отставить еловину к стенке. Но чтоб — в поле видимости и в радиусе досягаемости. Вот так он и сделал. А у нас за спинами девки бегают. Подносят, наливают, убирают. Какая-то дура пробежала, хвостиком махнула… Насчёт того, у кого именно какое яйцо снесла — не знаю, но пол-лавки соседей из-под стола выбираются. А ведь ещё и не пили толком. А девка-то знакомая — Елица. Кстати, без армяка и в чистой рубахе — ей лучше. Но до сестры конечно…

— Ты чего вылупился? Ты чего жердину под ноги поставил? Ты чего сюда пришёл? А ну пошёл отсюдова! Поналезли дармоеды на дармовое!

Нормально. Три вопроса — одна команда. Все — сплошной «негативизм». Может, у них тут «дебильность» — обще-поселковая? Как сельский сход?

— Это вот и есть наш господин, боярич Иван. Сын рябиновского Акима Яныча. Про Акима-то вы и раньше слыхивали, а теперь и мы в Рябиновку пришли. Вот.

Это Ивашко, оттягивая кушак, просвещает селян. По теме: загадочная личность мелкого размера на дальнем конце стола с палкой самопадающей.

— Это какой же боярыч Рябиновский? Старший или младший? Мы-то всё про одного последнее время слышим. Которому прозвание дали «Лютый зверь». Прости господи, не к ночи будь помянут.

Местный поп прорезался, голос подал. И перекрестился. «И выпил кстати». Ивашко совсем вопроса не замечает, возиться с кушаком и сопит. Николай сунулся с разъяснениями и осёкся: уже воспринял из моих советов — не на всякий вопрос следует торопиться с ответом. Сидим — молчим. Туземцы переваривают съеденное и усваивают услышанное. Собираются. Кто с мыслями, кто с духом. Ну, у кого что есть. Первым собрался Жердяй.

— Так что ж это боярич на краю стола сидит, к жениху с невестой, к людям добрым да уважаемым — не идёт?

— Благодарствую, но я и здесь посижу. Людей послушаю, ума-разума наберусь. Да и служанка тут хороша — и бегает быстро, и поёт славно. Вон она мне какую песенку спела. За жердину поваленную. Теперь три дня слова повторять буду, пока на память не выучу.

Народ предсказуемо заржал. Хоть и с задержкой. Елица, несколько непредсказуемо, вместо того, что бы смутиться, как доброй девушке и положено быть, как с отцов-прадедов заведено есть, ответила негромким шипением. В котором прослушивались знакомые слова: «хорёк» и «парша».

Выпили за здоровье молодых. Выпили за здоровье родителей жениха. Выпили за родителей невесты. Выпили за церковь святую православную. Пошли поимённо. Пока не начали за меня пить — пора сваливать. При очередной перемене блюд мы с Суханом несколько сдвинулись, потом передвинулись, потом оказались за воротами.

Напоследок я поймал взгляд этой Елицы и многозначительно мотнул головой в сторону нашего двора. В ответ — фыркающая гримаса и вздёрнутый нос. Не придёт. Ну и ладно, тогда — высплюсь.

За воротами шеренга парней поливала забор.

«Отставить! — Крикнул Суворов. Но было поздно — забор поплыл, качаясь на волнах».

Как хорошо, что даже в армии не все действия выполняются синхронно. В «Войне и мире» упоминается, что в российской армии целые конные корпуса садились в седло одновременно, по одной команде. Последние всадники ожидали часами — пока и до них дойдёт очередь двинуться. Так что, если бы Александр Васильевич соответствующие команды своему любимому Фанагорийскому полку подавал в реале, а не в анекдоте, то последствия были бы весьма… утопительные.

На чудо-богатырей эти селяне не тянут, но пива выпили немало. Не теряя времени даром, парни пытались решить, кто с какой местной красавицей пойдёт сегодня «гулять». Проблема была в том, что в сложившееся распределение «объектиц» пытался вписаться ещё один соискатель.

— А ты-то чего лезешь? У тебя же эта, невеста нынче пропитая — Ивица. Она же тебе уже дала. И сегодня даст. Или нет? Или ты поменяться хочешь?

— Не, ля, погодить надоть. С заручения, ля, до венчания. Потом-то, как евоной женой станет, она, ля, сама, ля, прибежит. Да она, ля, уже брюхата.

— Чего?! Правда что ль?! Ну, ты дал! В смысле: она дала. А Жердяй знает?

— А хрен ему. Я ему, падле, ля, белобородому, полную горницу проглотов настругаю. Пущай он, ля, моих выблядков кормит.

— Ишь ты, ещё и одного не сделал, а уже «полную горницу».

— Ха, а куда она, ля, денется? Она, ля, по мне засохла вся. А то пугну, ля, что расскажу, ля, откуда у ей брюхо-то. Муженёк-то, ля, у ей, ля,… Зашибёт, ля, нахрен.

Интенсивность ляляканья нарастала, отражая растущую волнительность обсуждаемой темы. Но тут появились мы. Рассказчик, услышав наши шаги, попытался обернуться, но алкогольное поражение вестибулярного аппарата зашло уже достаточно далеко. Его повело в сторону, он потерял равновесие и свалился в канаву. Прямо под опадающие струи соседских «фонтанов». Всеобщее воодушевление при виде этого акробатического сальто окончательно отвлекло внимание селян от нашего передвижения.

Добрались до своего двора и дружно полегли на сеновале. Скоро и Ноготок присоединился. С соседнего подворья в какой-то момент стали доноситься песни, потом крики. Потом всё затихло, и, наконец, трезвый и злой Ивашко притащил пьяного в драбадан Николая. Николай плакал и хотел ещё раз спеть «Чёрного ворона». Еле угомонился. Ивашка потирал сбитые костяшки правой руки. Быстренько прочитал молитву перед сном. Среди прочих фраз я услыхал: