Найм - [44]

А пока и, может статься, для меня — навсегда, даже вот эти «полста пудов с десятины» — только у Жердяя. У всех остальных — меньше. Минус семена…

Из собственной юности вспомнилась телеграмма одного дачника: «Вышлите зубы. Оставил на полке где спал». Мы тогда долго смеялись. А здесь «зубки на полку» — всем и каждому. Регулярно.

Сколько не вспоминаю всяких попаданских или исторически-романтических историй — описаний всяких пьянок-гулянок — пожалуйста. Пиры-застолья-трапезы — постоянно. Всё трещит и ломится. Включая штаны и платья. А вот описания чувства голода — не помню. Чувства постоянно присутствующего, бесконечно длящегося, ломающего и меняющего психику. До непонимания самого себя. Как не понимали ленинградские блокадники летом 42-го самих же себя, но — февральских-мартовских. Почти тысяча случаев только официально зафиксированного людоедства во время блокады — это как?

И нет у попаданцев ещё одного, тоже очень неприятного чувства — предчувствия беды. Постоянного, неясного, неопределённого. Голодовка — будет. Неизбежно. Неизвестно когда, неизвестно — насколько сильная. Будет обязательно. И как от неё защититься, как бы «соломки подстелить»…

Хорошо бы в какого-нибудь бога поверить. Типа: «Господь милостив» и «На всё воля божья». Сразу отпадает нужда в элеваторах и холодильниках…

Банька готова — пошли грязь дорожную смывать. «Лысому меньше бриться, зато дольше умываться». А мы не спешим. Зато как здорово продраить всё, во всех местах. Дорога на «Святой Руси» — всегда грязно. Особенно при путешествии в гужевом исполнении. Если сухо — из-под копыт лошади седокам в лицо летит пыль, если мокро — грязь. Мы шли в два воза — на втором ещё и всё от первого добавляется. Это из самолёта вылез — и можно сразу на сцену. А с телеги — только мыться.

Николай Ивашке спину мочалкой наяривает и о деле продолжает. Просто мыслит вслух.

— Хорошо бы у Жердяя взять не одну, а две тысячи пудов. Но это тогда ему почти весь свой урожай отдать. Тогда ему самому вытягиваться придётся. У мужика ещё и овсы есть, и гречиха, и прочее чего-то посажено-посеяно. Но — в притык. Хорошо бы цену маленько… Ну, помнишь, ты сам сказывал: оптовая скидка при больших партиях. И, опять же, тара и доставка. На тысячу пудов надо два ста больших мешков. Или три ста с третью — малых. А где взять? У него-то есть. А почём? Не говорит. А верёвки? А лодии? Да ещё эти местные мошенники-шаромыжники… Да они ж обдерут нас как липку! За погрузку-доставку столько возьмут! А Жердей против общины не пойдёт — он им заработать даёт. Так-то цена божеская. Но ведь накрутят втрое. А, хозяин? Чего решать-то будем?

«Хозяин» из-за темноты в этой… помоечной — грязь из-под ногтей вычистить не может, а тут такие вопросы. Не, нормальным ГГ быть легче — освоил пару ударов длинной железякой и никаких вопросов. «Удар сокола» в голову решает все проблемы. Правда, создаёт новые. Если убежать не успел. Ну откуда я знаю, какие тут мешки под зерно лучше? «Зерновая вертушка» советских времён — имею представление. Уплотнение кузовов грузовиков полиуретаном перед уборочной — видел. А здесь…

Только начали одеваться — в предбанник девчушка какая-то заскакивает. Как всегда здесь — без стука, без здрасьте. С порога тараторит:

— Батюшка просит в гости зайти, не побрезговать. У нас нынче веселье, запоины. Тута недалече, за забор только перейти.

Ну и названьице. Смысл-то понятен — обручение.

По древнерусскому обычаю — обручение носит характер подтверждения покупки. Другое название — рукобитие. Как на торгу. Делается «рядная запись», поскольку «ряд» — договор. Устанавливается пеня за отказ от брака. Всякие неустойки и залоги оговариваются. Кольцами обмениваются, благословение священника принимают.

Вообще, до Петра Великого, обручение было, пожалуй, более важным обрядом, чем венчание. Именно с обручения во многих местностях России и начиналась совместная жизнь молодых. Крестьяне придают большее значение именно гражданскому договору. Отказ от брака после обручения считается делом бесчестным, долженствующим навлечь на виновного как небесную, так и земную кару, в виде взыскания расходов, даров, платы за бесчестье, а иногда — и уголовного наказания.

В конце 1560-х Марфа, бабушка княжны Авдотьи Мезенцевой, которую безмерно любила, объясняет в завещании причину исчезновения значительной части семейного имущества выплатой неустойки обручённому с Авдотьей жениху, за которого, влюбившаяся в другого, внучка отказалась выходить замуж. «И я, Марфа, заплатила ему 500 рублев слез ее ради». Рублей — тех ещё, не «деревянных» — серебряных.

Николай сразу зашебуршился:

— Надо сходить. На людей посмотреть, себя показать. Жердяй-то там точно будет. Может, под это дело и ещё о делах переговорим. Сухая-то ложка — рот дерёт. А под бражку, глядишь, и цену собьём.

Чистенькое одели, Ивашко парадный кафтан нацепил — праздник же у людей. Прихватили хозяйку с хозяином — их тоже позвали — соседи же. Пошли в гости.

Подворье — нищее. Но — чистое. Прибирались. «Благородная бедность» из всех щелей выпирает. Столы во дворе поставлены, народу много. Столы заставлены плотно, но, к примеру, гусь на деревянном блюде — один. Перед женихом с невестой. Перед остальными — больше грибочки да репа пареная.