Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [76]

– Спасибо, – сказал я.

– …и хоть что-то понимающим в данном вопросе. Я остановил выбор на нашем с вами общем знакомом, уничтожающем в текущий момент всю зелень на столе.

Соображения были такими. Ваша журналистская братия – народ, привыкший к психологическим переключениям. Редактор научно-популярного журнала знает научную терминологию, ему понятен логический стиль мышления, но он же знаком и с образным видением мира. Одним словом, это человек, привыкший работать обоими полушариями. Кроме того, он часто выступает на людях, сыграть роль докладчика на большой конференции для него задача посильная. А весь фокус заключался в том, что после этого доклада, когда он вжился в образ ученого, собран, сосредоточен, но несколько взволнован и расторможен, ему вдруг задают несколько вопросов – таких, на которые в науке четких ответов пока нет. И вот тут может случиться, что «эффект брэйнсторминга» даст себя знать: вдруг испытуемый скажет что-то дельное, парадоксальное, что специалисту, погруженному и свою науку, не по зубам. Конечно, все это хорошо при одном условии: наш подопытный кролик достаточно хорошо эрудирован в проблеме, которую ему придется решать.

– Тут доктору Субботину пришлось идти на большие жертвы, – сказал я. – Впервые в жизни он взялся за перо не для того, чтобы нанизывать друг на друга родительные падежи и собирать вместе все «измы» из словаря иностранных слов. Он, Манана, вынужден был – что, наверное, особенно злило его – писать нормальную, понятную всем грамотным людям статью исключительно для моего личного образования. Играть, как он бы сказал, роль журналиста-популяризатора. Таня Бунинская – я тебе о ней рассказывал – прониклась его сумасбродной идеей и слепо во всем ему способствовала. Она, например, сообщила ему о моих представлениях – ты их тоже теперь знаешь – об Идеальном Авторе, она же выбрала самый лучший день, когда мне следовало подсунуть начало субботинской статьи, чтобы я сразу клюнул на наживку, она же своими бесконечными разговорами о Юрии Анатольевиче спровоцировала Рексина предложить псевдоним «Ю. Субботин», зная, что он и есть истинный автор материала и, подписав текст его именем, мы избавимся от всяких недоразумений. Но и от Тани Субботин скрыл суть эксперимента, и поэтому она страшно волновалась и потому по секрету от всех и в первую очередь от дорогого Юрия Анатольевича попросила нашего общего с ней друга Виктора Стольника на всякий случай быть вместе со мной в Гагре.

– Надо же! – изумился Субботин. – Верь после этого женщинам. А еще собирался помочь ей обработать машину антикоррозионным составом.

– Ты еще не до конца знаешь, как мало им можно доверять, – поддел я его. – Вы с Гординым решили поступать со мной, как Остап Бендер с подпольным миллионером Корейко. Сначала приходит какой-то тип, в это же время звонит некая девица, ни того, ни другой я больше в жизни не должен видеть и от этого обязан прийти в состояние нервного возбуждения. Скажи, разве не так?

– Так, – засмеялся Субботин.

– Ну вот, а ваша с Борником Леночка, хоть вы ей категорически запретили еще раз выходить на связь со мной, выручая свою подружку Леокадию, которая должна была сидеть на телефоне, но в это время амурничала с чьим-то мужем, все-таки вместо нее позвонила в редакцию, и я сразу узнал ее голос.

– Тьфу ты черт, – рассердился Субботин. – Ну я им покажу!

– Но зато так родилась в недрах гординской лаборатории не столь уж глупая версия с побегом счастливых влюбленных, которых я должен был выручить.

…Мы проводили Манану домой.

– Этой ночью может витязь бросить камешек в окошко, – сказала она мне на прощание, показав рукой на два окна второго этажа. Я старался, но не смог вспомнить, какая из героинь великого Руставели и кому именно говорила эти слова.

– А когда ты заподозрил что-то неладное? – спросил Субботин на обратном пути.

– В самолете, когда увидел, что нежные голубки летят врозь. Понимаешь, я все время чувствовал, что их энергия направлена на что-то вовне их, они словно брали нечто в клещи, эти «два Аня» и «два Вася», между которыми затесался «два Боря». Симметрия более чем странная… Но в чем тут дело, понял много позже благодаря Манане.

– Скажи, а эта Манана…

– Знаешь что, – перебил я его, – ответь и ты мне на один вопрос. Что это за выкрики с места, которые я должен был услышать после своего доклада во время вашего, с позволения сказать, психологического эксперимента?

– Пожалуйста, – сказал доктор психологических наук Юрий Анатольевич Субботин, вынимая из кармана пиджака сложенный пополам листок. – Их всего-то три.

Я подошел к фонарю и в неярком его свете прочел: «1. Зачем эволюции нужно было делать два разных мозга в одной голове? Почему не простое дублирование?

2. Пусть человек знает, что у него в распоряжении два разных мозга. Какую практическую выгоду он мог бы сознательно извлечь из этого?

3. Пусть он ничего не знает о работе двух полушарий. Все равно, должен же быть какой-то выигрыш от такого устройства мозга, пусть даже и бессознательный. Но какой?»

Эпилог

Все было кончено. Операция, столь тщательно задуманная, провалилась. Мне очень хотелось стащить с кровати простыню и, завернувшись в нее, произнести знаменитое «Рукоплещите, друзья, комедия э финита». Но Стольник, верный мой друг, улетел, Манану мы отвели домой, да и я был ведь не римским актером, а всего лишь редактором научно-популярного журнала, не сумевшим сыграть роль подопытного кролика. Наступала последняя моя ночь в Гагре. Чтобы избежать искушения потратить ее как-нибудь по-иному, я достал из чемодана свою пишущую машинку.