Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [77]
…В сущности, все оказалось предопределенным заранее. О чем писать, было совершенно ясно: три субботинских вопроса стучали в мое сердце задолго до того, как я увидел их написанными на бумаге. Не возникало и проблем формы: архитектоника последней части статьи, как говорят большие стилисты, была задана. Подзаголовком для нее могли служить лишь заключительные слова павловской цитаты, далее три главки: одна «левая», другая «правая», третья «суммарная». Сама собой конструировалась и последняя, заключительная фраза. И даже условные значки, предваряющие главки последней части статьи, диктовались ее общей символической системой, и я недолго мучился с их выбором, который к тому же определил собой и первые мои слова.
Если взвешивать роль полушарной асимметрии на весах истории формирования человека, то придется пользоваться самыми большими гирями.
Мы всегда знали, что есть в этом мире создания, чей мозг и крупнее, и тяжелее нашего, но долго утешались мыслью: зато уж относительный вес и размеры нашего мозга вне досягаемости. Но выяснилось, что и тут мы не держим пальму первенства, китообразные обошли нас и по этим показателям. До самого последнего времени можно было жить в сладкой иллюзии, что природа дала нам самую большую поверхность коры мозга, что извилин и нервных клеток в ней больше, чем у кого бы то ни было. Последние исследования показали, что и тут дельфины впереди. Все, что осталось нам сегодня, – гордиться асимметрией своих полушарий. Китообразные, наши главные конкуренты, обладают двумя совершенно одинаковыми половинами мозга, которые включают по очереди. Благодаря этому они могут спать в движении, если же усыпить работающее в данный момент полушарие – это проверено с помощью вживленных электродов и записи биотоков мозга, – то дельфин или кит гибнет из-за неуправляемости дыхания, которое у них организовано несравненно сложнее, чем у нас.
Тонкий слой третичной коры, наросшей поверх больших полушарий в последние сотни тысяч лет эволюции, – вот единственное истинно человеческое образование, отличающее нас от мира животных. Те миллионы клеток, что образовались на левой половине, – достижение уже самых последних тысячелетий. Труд создавал человека из обезьян медленно и мучительно. Яркие, чувственные образы витали в его правополушарном, еще зверином сознании, но он уже слышал в себе ритм, задаваемый не только глубинными структурами мозга, но и нарождающейся «левой» корой – ритм, который сохранил в себе «левополушарный» человек, умеющий лишь его безошибочно определять в музыке, ритм-упорядочивание, ритм-нахождение общего, прообраз грядущего умения анализировать, находить систему, относить к той или иной категории бесконечное разнообразие конкретных образов. «Левая» кора саднила, беспокоила, тревожила – всплывающие из глубин естества прамысли, праобобщения причиняли страдания, несли отрицательные эмоции, которые надо было как-то разрядить. В этом взаимодействии образа и ритма – или, в нашей терминологии, борьбе правого и левого полушарий – рождалось, по мнению известного советского антрополога Якова Яковлевича Рогинского, первобытное искусство. Система символов, соотнесенных друг с другом, сочетающихся в некоторых комбинациях, – это уже было обобщением, поднявшимся над непосредственными индивидуальными явлениями. Это была уже, как теперь говорят, знаковая система, язык, на базе которого только и могло развиться абстрактное мышление.
Эволюция безжалостна ко всему лишнему, заботлива ко всему полезному. Как сохранила и умножила она новообразовавшиеся нервные клетки? Джерри Леви, профессор Пенсильванского университета, и Томас Нагилаки, профессор Висконсинского университета, выдвинули теорию, которая звучит весьма убедительно. Они предположили, что есть специальный ген, от которого зависит, какое полушарие, когда придет срок, станет речевым. Другой ген определяет, какая из рук станет более умелой. (Левша далеко не всегда «правополушарный», как и у правши вовсе не обязательно за речь отвечает левое полушарие. Для того перед операцией на мозге и проводят пробу Вада, чтобы узнать, какая половина мозга более опасна для нейрохирурга. Больному дают называть различные предметы, и если через минуту-другую после введения барбитурата в сонную артерию он делать этого не может, то, стало быть, доминантным по речи у него является то полушарие, что подверглось временному усыплению.) Каждый из этих двух генов может выступать в двух видах – аллелях: быть доминантным или рецессивным. Так получаются различные комбинации врожденных генотипов, каждая с вполне определенными свойствами «рукости» и «полушарности». Например, левши получаются далеко не одинаковыми – некоторых из них легко превратить в правшей, для этого достаточно лишь тренировки, а других их генетическая предрасположенность оставляет левшами на всю жизнь.
Комбинации генотипа представляют собой целый спектр градаций баланса между левым и правым полушарием. Но, кроме того, как показывают исследования Даррела Бока из Чикагского университета и Дональда Колаковски из Коннектикутского университета, специализация полушарий определяется еще вдобавок рецессивным геном, связанным с полом – с Х-хромосомой. Было обследовано большое число людей, принадлежащих к нескольким поколениям – родители, дети, внуки. Бок и Колаковски считают: наблюдавшиеся при этом особенности полушарной асимметрии настолько полно совпадают с рассчитанной на основании их теории картиной, что не остается места для других теорий, связанных с воздействием среды, опыта, обучения или условий развития ребенка.
