Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [73]

Продолжение корреспонденции. Абзац. Манана с помощью Вахтанга из оргкомитета находит Стольника. Однако он рассказывает о своей работе в журнале столь непохоже на то, как должно быть согласно прослушанному Мананой курсу «Советская печать», что она начинает проникаться подозрениями. По счастью, план, разработанный ею совместно с «тирольцем», включал проверку личности диверсанта: старик должен был сидеть в беседке, когда Манана пройдет мимо него с принявшим личину советского журналиста злобным врагом. Стольник сразу же выдал себя: визитная карточка принадлежала не ему, и, следовательно, налицо была сознательная ложь. Обманувший в малом – обманывает и в большом. Все сходилось к тому, что раз в жизни, но «тиролец» оказывался прав. Абзац. Манана рассказала неусыпному стражу бдительности о видном советском ученом, по всему судя, хорошем знакомом лже-корреспондента. Словесный портрет совпадал с личностью врага номер один. Назавтра Манана вывела под прицельный огонь «тирольца» и второго диверсанта. И вот… вот… теперь вот… Точка. Конец корреспонденции.

Манана снова плакала, глотая слезы и свои «вот» и «теперь».

– Но как же ты решилась рассказать обо всем мне, шпиону и диверсанту? – спросил я как можно мягче.

– Но ты же во всем признаешься, мы явимся с повинной, тебе дадут пять, самое большое – семь лет. Мне еще не будет тридцати, – сказала она с такой убежденностью, что, будь я Джеймс Бонд, немедленно побежал бы сдаваться первому же постовому милиционеру.

Господи, что за мысли теснились в ее славной головке! Тихо и внятно, словно ведя семинар на факультете журналистики, я рассказал Манане о вживании в образ героя, о проникновении в его «я», о том мощном психологическом приеме, который вульгаризаторски называют «репортер меняет профессию». Она слушала меня, как хорошая студентка любимого лектора, – не сводя глаз, шевеля губами, пытаясь запомнить каждое слово в преддверии неизбежного зачета. Обычно мне удается установить контакт с аудиторией: я видел, что причины, побудившие корреспондента научно-популярного журнала почувствовать себя на время ученым, будут приняты ею с пониманием. Но, продолжал я тем же менторским тоном, жанр репортажа с научной конференции требует изучения мнений ее участников, объективной оценки противоречивых порой высказываний – иными словами, необходим взгляд не изнутри, а извне. Таким образом, если я решил испытать на собственной шкуре ощущения докладчика, то кто-то должен был нацепить на себя мою журналистскую шкуру. Поэтому, естественным образом, моим «альтер эго» стал Виктор Стольник, мой друг и, кстати, действительно видный советский ученый.

Манана была просто прелесть. Она схватила идею на лету. Теперь уже она мне рассказала, что я должен был во время полета проинструктировать Стольника, как ему вести себя на симпозиуме, что именно поэтому мы попросили глупого «тирольца» пересесть на мое место, что потом я нечаянно оказался около того ряда…

Тут она осеклась, с надеждой глядя на меня. Вовсе не нечаянно, сказал я, а потому что хотел сказать старику «спасибо» и посмотреть, хорошо ли ему на моем месте, не испытывает ли он неудобств из-за оказанной нам любезности. Но, вдохновенно сочинительствовал я, оказалось, что он, наоборот, не дает поговорить друг с другом двум молодым людям, которым пришлось перейти на английский, чтобы «тиролец» не встревал в их беседу.

– Ты сразу понял, что им плохо, – сказала Манана, явно гордясь моей сообразительностью.

– Конечно, – сказал я, уцепившись за эту прекрасную мысль, дававшую возможность проскочить самый опасный участок. – Я сразу увидел, что им надо побыть вдвоем, и поэтому позвал их посидеть на пустых стульях около пилотской кабины. Они, понимаешь… – тут я хотел было добавить для правдоподобия немного истинных деталей, но вдруг почувствовал, что история о счастливых влюбленных, бегущих со службы и симпозиума, покажется слишком невероятной – обычное противоречие правды жизни и правды искусства.

– Они любят друг друга? Они муж и жена? – интуиция Мананы показалась мне сверхъестественной. Опять этот поразительный, чисто женский, безусловно правополушарный способ постигать истину вне логики.

– Да, – сказал я, – любят, и больше всего на свете хотели уехать куда-нибудь вдвоем.

– Как хорошо я это понимаю… – произнесла Манана почему-то мечтательно и томно.

– Ну вот и хорошо, что ты это понимаешь, – постарался закрепить я успех. – Но мне зато придется в пятницу выступить с докладом на конференции.

Манана сидела передо мной совершенно счастливая, казалось, она вообще никогда в жизни не знала слез и ее рыдания на моей груди – просто сладостный сон, посещающий иногда мужчину моего возраста. Все для нее было теперь вновь просто и ясно, никаких вопросов не оставалось.

– Я только одного не понимаю, – сказала она. – Почему они купили себе билеты не рядом?

– Умница, – похвалил я ее совершенно искренне. – Ты поняла самое главное в этой истории.

Именно в этот момент мысль, подсознательно вызревавшая во мне все эти дни, превратилась из неясного беспокойства в четкую концепцию.

…Дальнейшие события разворачивались с той быстротой, которая, к сожалению, всегда сопутствует хорошей погоде, приятному обществу и вообще недолгим мгновениям счастливой жизни, отпускаемым смертным жестокими богами. Оргкомитетский Вахтанг бросился ко мне у ворот санатория и вручил срочную телеграмму из Москвы. Перепуганная редакция требовала, чтобы я немедленно связался с ней. Дозвониться с почты оказалось невозможным, и мы с Мананой пошли в ее «Авангард». Сравнив пачку моих визиток с украденным у меня «вещественным доказательством», взглянув на мое служебное удостоверение и выслушав краткий доклад Мананы, главный редактор без всяческих разговоров заказал Москву. Пока междугородка соединяла нас, столичному коллеге были оказаны знаки гостеприимства, которые, увы, немыслимы по нашим скромным московским возможностям. Нечего говорить, что мы стали друзьями навеки. И я, черствый человек, поспешил извлечь из бескорыстного ко мне расположения выгоду: отпросил на все дни работы симпозиума Манану в полное свое распоряжение, заверив, что займусь ее профессиональной учебой.