Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [71]

– Из-за истории с Мананой. Понимаешь, подходит ко мне сегодня в кинозале Вахтанг, ну тот, из оргкомитета, который нас вместе поселил, и подводит Манану. Говорит, что она ищет сотрудника такого-то журнала, называет имя, фамилию и отчество. Выходит, тебя все-таки тут ждут. Хорошо. Знакомлю я вас – спокойненько проглатывает «известный советский ученый». Значит, в лицо тебя не знает.

Ладно. Тащит меня, то есть в ее понимании – тебя, в парк. Тысяча вопросов, самых нелепых. Даже по-английски со мной пробовала говорить. Такое впечатление, будто в чем-то она меня – то есть, повторяю, тебя – подозревает. О знаменитом на весь мир ученом Константине Каневском – ни слова. А какая девушка удержалась бы на ее месте полюбопытствовать? Очень направленный интерес – о журнале, работе, где был, чем занимался и проч. И вот, представь, проходим мы мимо беседки, где старики играют в какие-то детские настольные игры. Манана просит на секунду ее извинить, подходит к одному из них, о чем-то они говорят, то и дело посматривая в мою сторону, машут руками, спорят, потом вдруг она возвращается словно подмененная. Теперь я ей стал безразличен, а вот вынь да положь всю информацию о тебе, то есть, стало быть, о Каневском. Ну я сослался на большую государственную тайну. Поверила, нет ли, но расспросы прекратила. А потом сразу куда-то заторопилась и ушла.

– Где же ты был все это время? – спросил я, испытывая какое-то странное облегчение.

– Я смотрел на птиц и думал, – ответил Стольник. – Мне пришла в голову одна идейка насчет связи инстинктов и регуляторных систем.

…Утро следующего дня подарило мне улыбку Мананы прямо у входа в кинозал.

– «Зло не стоит удивленья, горю нечего дивиться. Удивляться нужно счастью, ибо счастье – небылица», – сказала она, протягивая руку. Я успел уже позабыть о фонетическом совершенстве ее речи и вновь поразился, как нежно может звучать «с» или «ч».

– «Счастлив доблестный воитель, победивший супостата», – пришлось мне выстрелить свой предпоследний патрон. В памяти моей хранился еще только один стих из «Витязя в тигровой шкуре», который мне хотелось бы приберечь на черный день.

Как выяснилось, Манана запомнила мою реплику о корреспондентах, не упускающих случая прослушать научный доклад, потому-то она и пришла к самому началу заседания. Она села со мною рядом, и мы вместе любовались Стольником, заказывающим согласно моим заветам статьи для журнала вчерашним докладчикам. Манана о чем-то меня спрашивала, я отшучивался, а потом начались выступления, и я, как и положено серьезному ученому, весь обратился в слух. Бедная девочка терпеливо внимала научной абракадабре, боясь помешать мне постигать Истину, и только заглядывала в блокнот, где я по привычке рисовал свою собаку Джули в разных видах и положениях. По моим левополушарным представлениям, после обеда нас ждала прогулка в парк. Так оно и случилось. Мы шли и мило болтали, и я, поддерживая версию Виктора, уходил от разговоров о своей работе и фактах личной биографии, туманно намекая на некие обстоятельства, мешающие мне быть откровенным. А меж тем беседка, где седовласые мужчины предавались детским забавам, приближалась. Я уже видел доски для игры в нарды, слышал гортанные возгласы, в которых мое ухо, ставшее необычайно чувствительным к фонемам чужой речи, уже могло выделять отдельные звуки. И вдруг Манана бросилась к одному из столиков и сказала что-то односложное щуплому невысокому старику. Я убыстрил шаги, направляясь к ним. Старик взглянул на меня – я успел заметить лишь короткие рыжие усы. Он произнес одно только короткое слово и сразу же, почти полностью закрыв лицо большим клетчатым платком, стал сморкаться и, издавая трубный глас, семенящими шажками уходить и от меня, и от Мананы.

Я подошел совсем уже близко к беседке. Манана повернулась ко мне, взяла под руку и молча повела по дорожке вдоль моря. Теперь, наверное, согласно сценарию ей следовало потерять ко мне всяческий интерес и заторопиться домой.

– Как бы хотелось узнать о вас хоть что-нибудь, – сказала она, заглядывая мне в глаза снизу вверх. – Может быть, я смогла бы помочь…

– Помочь – кому? – спросил я в полном недоумении, но Манана не ответила. Что ж, дивная мечта для девушки ее возраста: молодая журналистка помогает известному ученому сделать важное открытие. Скучный, но неплохой заголовок для заметки в районной газете…

Мы молча шли по широкой асфальтовой дорожке между морем и прекрасно ухоженным парком. Слева чуть ниже нас плескались волны, и я, не глядя на них, как самый правый из «правополушарников» отчетливо узнавал этот звук. Справа кивали ветвями типичные представители субтропической флоры, и я вполне левополушарно извлекал из памяти запавшие в нее за долгие годы редакторства латинские названия – лаурус нобилис, буксус семпервиренс, кверкус илекс, фикус карика… Голова моя мыслила ясно и просто, обе ее половины действовали согласованно, дышалось легко – одним словом, я наслаждался жизнью.

Очередной дельфин с мусорным ведром в зубах вынырнул из-за поворота, и перед нами открылась площадка, украшенная еще одним шедевром архитектуры малых форм. Точнее, их, как и дельфинов, было в изобилии: бесчисленные трехгранные призмы с рекламными изделиями местных виртуозов фотоискусства. «Жанр фотопортрета – один из труднейших не только для любителя, но и для профессионала», – эту цитату из какого-то пособия я частенько слышал в редакции: Виктор Гриль, наш фотокорреспондент, произносил ее в виде самооправдания. А что тут трудного? Ставишь безвинную жертву под пальму в центре кадра и, если удастся, в фокусе объектива – тут тебе и композиция, и техника, и проникновение в суть образа. Ну вот как эта вершина искусства, например. Неизменная пальмовая ветвь перерезала кадр почти пополам. На ее фоне, не мигая, глаза в глаза мне смотрел мужчина пожилого возраста с короткими усами и тирольской шляпе на голове. Он не сморкался в клетчатый носовой платок, но все равно ошибиться было невозможно – глянцевая контрастная номер пять фотобумага несла на себе изображение таинственного Мананиного собеседника, он же «старик, играющий в нарды», он же «пассажир самолета, согнанный со своего места Стольником», он же «два Боря», возможно, известен и под другими именами.