Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [70]

Назавтра, в понедельник, мы все собрались в кинозале. Открытие проходило довольно торжественно: хозяева сердечно благодарили собравшихся за то, что они нашли время приехать в этот маленький городок в таком большом составе. С удовлетворением наблюдал я, как Стольник, сидя в самом первом ряду, прилежно записывал в блокнот все выступления, оставив даже свою птичью манеру разглядывать окружающий мир, непрерывно вращая головой. В перерыве между официальной частью и первым докладом я еще видел его с присущей классическому журналисту настырностью пристававшим к разным людям и фиксировавшим их мудрые речи (или номера телефонов?), а потом потерял Виктора из виду. Но в предобеденной кулуарной суматохе он нашелся сам, неожиданно вынырнув из группы конферентов.

– Прошу познакомиться, – кивок в мою сторону. – Видный советский ученый Константин Каневский. И, – изящный наклон головы, – моя коллега Манана, корреспондент местной газеты «Авангард».

А, стало быть, я ошибался. Ну что же, «Манана, корр.», можете ставить на мне свой маленький крестик. Милая, кокетливая брюнетка протягивала мне руку открыто и дружелюбно, словно заговор, в котором она, без сомнения, участвовала, касался вовсе не ее, меня и Тани Бунинской, а, скажем, императора Бокассы Первого или южнокорейского диктатора и начальника его ЦРУ. Она улыбалась мне искренне и просто, ее короткие волнистые волосы трогательно разлохматились, длинные и тоже почти черные глаза излучали тепло, чуть ли не нежность… Мата Хари, принявшая облик царицы Тамары.

– «Книги, – ей ответил витязь, – говорят царям и слугам: из врагов всего опасней враг, прикинувшийся другом», – сказал я, пожимая ее руку.

Манана радостно и охотно засмеялась.

– «Не оценишь радость жизни, не вкусивши горечь бед», – ответила она так, будто мы были друзьями с детства и не раз на пороге родной сакли читали вслух Шоту из Рустави.

Я почувствовал, что мне меньше всего хочется наносить ей удар кинжалом из-за угла или подсыпать в бокал с вином цианистый калий. Манана мне откровенно нравилась, даже тем, как поразительным образом – нараспев – произносила она все шипящие и свистящие звуки. Между тем выяснилось, что сразу после обеда они со Стольником вдвоем идут в приморский парк побродить и обменяться чисто профессиональными соображениями по поводу конференции. Крайне довольный Виктор пропустил мимо ушей мое замечание, что обычно корреспонденты не упускают возможности послушать такие доклады, как те, кои намечены на сегодня на вторую половину дня. Он высказался в том смысле, что долг старшего товарища велит ему не упустить возможности передать свой богатый опыт коллеге, едва вступившей на путь научной журналистики, и стало понятно, что эти выдающиеся доклады мне придется записывать самому.

Я неплохо поработал на вечернем заседании – наметил темы двух-трех статей, которые завтра Стольник от имени журнала должен будет заказать выступавшим. К вечеру он пришел в наш номер, напевая какой-то грустный ориентальный мотивчик. Язык очень чесался поговорить о тонкостях ландшафтной архитектуры, но я находил в себе силы делать вид, будто напряженно изучаю важные бумаги. На самом же деле я вот уже какой час и так и эдак разглядывал один листок – все ту же страничку, что нечаянно прихватил с Таниного стола. Конечно, в женщинах я ничего не понимаю, но ведь Бунинская прежде всего товарищ по работе, испытанный и верный. Что же могло побудить ее затеять против меня такую сложную интригу? И что означают слова «Псевдоним. Ю.С.»? Теперь я ждал подвоха откуда угодно. Ну, скажем, «Ю.» – это «Юра». Но зачем Рексину менять фамилию? А если речь идет вовсе не о нем? Но тогда о ком же?

Неожиданная мысль, пришедшая в голову, показалась мне такой простой и правдоподобной, что я прикусил губу, дабы каким-нибудь диким выкриком не вызвать любопытства Стольника: в свете последних рассуждений известные подозрения падали даже на него.

– Понимаешь, – сказал он, перестав бродить по комнате, – странно все это как-то получается. Сижу я у себя в Ленинграде тихо, смирно, даже примуса не починяю, а тут вдруг звонит ваша Таня Бунинская, говорит что-то невразумительное, очень взволнована: тебе что-то грозит, какой-то эксперимент, страшная тайна, не спрашивай – не скажу. Но хорошо бы, чтоб я полетел с тобой в Гагру и на всякий случай был рядом. На какой всякий, зачем рядом – полный туман. Лететь так лететь, я все равно давно уж собирался в Сухумский заповедник. А тут ты со своей игрой в прятки. Хорошо, пусть я буду ты, так даже лучше, если на самом деле что-то тебе грозит. Но прилетаем – тебя, оказывается, на симпозиуме никто не ждет. Где же тогда эксперимент?

– И ты второй день молчишь? – укоризненно спросил я.

– Таня просила тебя не беспокоить – тут опять какая-то, правда, дикость: не то боится, что ты разволнуешься, не то что опыт этот из-за твоих волнений сорвется, – оправдывался Стольник. – Ну и, честно-то говоря, я все думал, что это ваш розыгрыш в отместку за что-нибудь, и, конечно, хотел догадаться, в чем дело, и самому вас провести.

– Так что же тебя разуверило? Почему заговорил великий немой? – сказал я.