Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [52]

Далее идут эксперименты с животными, но их придется сбросить со счетов. Да, условный рефлекс, выработанный одной половиной мозга, оказывается усвоенным и другой его половиной; да, если перерезано мозолистое тело и все другие пути, соединяющие оба полушария, крыса или обезьяна могут вести себя совершенно различно в зависимости от того, подан сигнал «слева» или «справа» – расщепленный мозг допускает раздельное обучение двух своих половин. Все это так, но условный рефлекс – это еще не тип личности. Впрочем, и меньшие братья могут подарить намек-другой. Удалось установить, что все без исключения – и рыбы, и амфибии, и млекопитающие – лишаются способности точно определять, где находится источник звука, света или запаха, если мозг их располовинен. Лишь совместная работа двух половин мозга, их сложное и тонкое взаимодействие позволяют волку преследовать зайца, а зайцу спасаться от него.

В конце тридцатых годов нейрохирурги впервые разделили и человеческий мозг, разумеется, в чисто медицинских целях: чтобы облегчить страдания людей, пораженных особо острой формой эпилепсии. (Уильям Маккалок, перефразируя слова своего коллеги Карла Лэшли, говорил полушутя-полусерьезно, что единственной известной ему функцией нервной ткани, соединяющей два полушария, является передача импульсов при эпилептическом припадке.) Идея операции зиждилась на довольно простом допущении: если вдвое сократить пути распространения возбуждения из очага, где оно почему-то возникает, то вероятность припадка уменьшится, потому что волны болезненной активности могут затухнуть. И действительно, многие пациенты испытали огромное облегчение, а у некоторых из них эпилепсия исчезла совсем. Но самым удивительным было другое: грубое оперативное вмешательство в жизнь мозга никак не сказывалось на поведении больных! К этому времени стали известны несколько случаев, когда человек рождался без мозолистого тела, и снова отсутствие двухсот миллионов каналов связи мозга не делало его в чем-то ущербным.

Среди многих ученых загадка эта долгие годы волновала американского нейрофизиолога Роджера Сперри. Многолетние опыты на кошках и обезьянах привели его в тупик. Получалось, что мозолистое тело, связывая между собой симметричные точки левого и правого полушарий, лишь усложняет жизнь животным.

«Таким образом, – говорил он на симпозиуме по самоорганизующимся системам в июне 1961 года, – вопрос стоит так: «Какую выгоду с инженерной точки зрения дает обладание этой огромной системой пересекающихся волокон, связывающих идентичные точки в двух полушариях?.. За исключением редких случаев, когда две половины поля зрения и тела являются зеркальными отражениями друг друга, такое взаимодействие, по-видимому, только запутывает дело». Но в том же 1961 году судьба предоставила Сперри возможность исследовать больного, у которого был полностью разделен мозг. Эпилептические припадки необыкновенной жестокости, вызванные осколком, поразившим его мозг во время войны, полностью прекратились. Пациент не только излечился от недуга, он стал заметно лучше, чем до ранения, справляться с жизненными неурядицами, характер его улучшился, некоторые способности обострились. «Но поверхностная нормальность, – вспоминал Сперри спустя многие годы, – казалось, скрывала некоторые удивительные изменения в его внутреннем мире. По сути, у меня не было никаких оснований для такого утверждения, одни лишь подозрения, которые предстояло проверить». И он поручил своему ученику Майклу Газзаниге провести самое тщательное изучение бывшего больного.

Работа эта принесла Сперри и Газзаниге известность, науке – первые важные результаты о роли двух полушарий человеческого мозга, а нам дает основание считать предысторию вопроса законченной.

Этой уже цитированной ранее фразой статья заканчивалась.

Я еще немного помусолил текст, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь зацепки. Сама тема не позволяла делать никаких определенных выводов – асимметричный полушарный бум вот-вот должен был перекочевать из научных дискуссий на научно-популярные страницы. Мысль заняться лево-правым мозгом носилась в воздухе, которым дышат редакции, – я сам, говоря по чести, много раз примеривался к этой теме, но все не мог набраться решимости. Литературный ход – вести повествование то от лица левого, то правого полушария, а то и от целого, нерасполовиненного по воле автора мозга – тоже не говорил ни о чем. Идея могла прийти в голову кому угодно. Подзаголовок «Что значит эта парность?..» звучал цитатой, по-моему, из Павлова – подобные строки встречались мне где-то раньше. Но и это не давало никакого ключа к разгадке личности автора статьи. И только имя Роджера Сперри о чем-то напоминало. Сперри… Роджер… Нобелевская премия 1981 года по медицине за исследования полушарной асимметрии… Да, я его безусловно знал.

Воспоминания навалились на меня неожиданные, как опечатка, и неотвратимые, как следующий за нею выговор. Лет десять назад (да, десять лет уж точно прошло с той поры…) я сам писал в этом журнале о Роджере Сперри, точнее, о его выступлении на симпозиуме по самоорганизующимся системам, который проходил в июне 1961 года на вилле Аллертон в 25 милях от Иллинойского университета