Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [49]

– Но ведь мы еще не говорим трех минут, – как-то странно, почти жалобно сказала она.

– А зачем вам нужны эти три минуты? – спросил я, не вкладывая в свои слова ровно никакого смысла и лишь чисто рефлекторно реагируя на необычность словесной конструкции. Но мой вопрос, видимо, смутил ее. «Досвида-а-нья», – произнесла трубка, и короткие гудки отпустили меня восвояси.

Незнакомца в комнате не было. Лишь смазанный синей с золотым тиснением папкой лак на журнальном столике напоминал о его недавнем присутствии. Я бросился к столу, думая о самом страшном. Но рукопись нетронутой покоилась на нем, открытая все на той же последней странице. Успокоившись, я дочитал ее до конца.

И сразу возникла бездна вопросов.

«…дает основание считать предысторию вопроса законченной». Такое завершение статьи предполагает продолжение, но где оно? Планирует ли автор уложиться в две публикации или же на уме у него сериал из бесконечного числа кусков? Тогда все это представляет для меня чисто академический интерес – напечатать сего мы все равно не сможем. И кто он, таинственный благодетель, – доктор, кандидат, эмэнэс или же неизвестный мне представитель нашей пишущей братии? Последнее предположение я отверг сразу: узок круг этих подвижников и каждого из них мы знаем в лицо. Я взглянул в начало статьи. Имя автора там не значилось. Ни на последней странице, ни на ее обороте, ни вообще где бы то ни было не содержалось никаких сведений о человеке, который создал заинтересовавшую меня худпродукцию, – ни его должности, ни места работы, ни адреса, ни телефона. Впервые в жизни я пожалел, что к тексту не приколоты обязательные графоманские многостраничные мемуары, кокетливо называемые «Коротко об авторе».

Оставалось разве что, подобно верной Джули, взять след и пуститься в погоню. Но едва ли я напоминал собой своего тихого ирландского сеттера, когда пронесся по всем редакционным комнатам, не исключая кабинета главного редактора. Незнакомца никто не видел и не слышал. Для разрядки я поскандалил немного с девицами из секретариата, но они, как всегда, настолько погружены были в свою сложную внутреннюю жизнь, что не заметили бы и слона, случайно забредшего в наш подвал.

Я вновь вернулся к себе и стал лихорадочно размышлять. Не для того люди приходят в редакцию и приносят туда плоды своих нелегких трудов, чтобы потом бесследно исчезать. Это раз. А два: всякий более или менее осмысленный набор слов, как известно, несет в себе некоторую информацию о создавшем его авторе, следовательно, остается еще один путь – тщательный текстологический анализ.

Я придвинул к себе лампу, уселся поудобнее и стал под новым углом зрения изучать эти становящиеся все более загадочными страницы.

Пожизненные соавторы «Что значит эта парность?..»

1

…Нет, думаю я о нем без теплоты. И тем более сердечности. Я вообще о нем не думаю.

Вы, кажется, еще о чем-то спросили? Не слышал. Нельзя ли погромче и поотчетливее? Слух, простите, у меня прекрасный. Это у вас все слова сливаются.

…А, снова о нем. Ну он не мне чета. Вот он-то как раз любит поговорить! Хлебом не корми. Начнет – остановиться не может. Опрашивать не надо – сам отвечает. Уж, кажется, шепотом ему что скажешь – расслышит. И притом глух как тетеря. Дождь идет, вода плещется, собака лает, часы бьют – для него это все одно. Плач, смех, кукареканье – просто «шум», «помехи». Помехи – для чего? Для его разглагольствований. Излагает. Словно граммофон. Без интонаций. Без чувства. Без толка. Без расстановки. Как пономарь. И голос какой-то у него гнусавый, носовой. А то вдруг – лающий, отрывистый. И добро бы, коль сам словно заигранная пластинка, так прислушивался бы, как люди говорят. Куда там! Тут включили радио. Что-то она говорит, сначала угрожает, потом умоляет. А в ответ ей он сначала возмущается, но под конец смягчается. Жалеет. Так наш-то все это пропускает мимо ушей. Ему, видите ли, важно попять, о чем идет речь. Подавай, стало быть, смысл слов. А станция попалась какая-то не то афганская, не то таиландская! Так он еще дня два какие-то слоги все сравнивал. Все докапывался до смысла. Мужской голос от женского – поверите? – отличить не сумел. Что ссорятся, что милуются – ему безразлично. А смысл какой-то ищет. Смех и слезы…

О музыке вообще молчу. Ни одной, даже простенькой, мелодии спеть не может. Фальшивит так, что хоть плачь. «Дубинушку» от «Аве Мария» не отличает. Но, конечно, судить берется обо всем. «Это, – говорит, – камерное произведение, а это – старинный романс». И, натурально, пальцем в небо. Молчал бы уж лучше… Только и умеет, что отбивать ритм.

И видит он тоже как-то не по-людски. Скажем, нарисована рыба без хвоста. Спрашиваем: чего ей не хватает? Не знает. И догадаться не может. Думает, думает, губами шевелит… и все без толку. Но зато, помню, проводили с нами такой опыт. Четыре карточки, на двух арабские «5» и «10», на двух римские «V» и «X». Надо разделить их на две группы, чтобы схояше цифры оказались вместе. Тут он и секунды не думал, мгновения не колебался. Раз! – и рядом лежат «5» и «V», а в другой кучке – «10» и «X». Потому, видите ли, что там – пятерки, а тут – десятки. А что не похожи одна на другую, что цифры вовсе разные – ему наплевать. И после этого говорят, что он мыслит логически!