Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [48]

За пятнадцать лет редакторства ничего похожего не случилось ни со мной, ни с кем из коллег, но миф об Идеальном Авторе, созданный моим же собственным воображением, все эти годы гнездился в сердце. Лишь эта гипотеза хоть как-то объясняет мою тогдашнюю размагниченность. Близился конец последнего присутственного часа девятого июля года от Рождества Христова тысяча девятьсот восемьдесят второго. Как известно, в этот день всякий наделенный чувством самосохранения редактор должен сдать на машинку материалы для предпоследнего, а потому особо ответственного (как, впрочем, и последний, и первый, и четвертый, и пятый, и десятый, да и все другие) номера. Чувство самосохранения у меня наличествовало, беда была с материалом. Не имело смысла звонить по друзьям и знакомым: если бы кто из них невзначай написал пару страниц, мы уже не раз успели бы отпраздновать такое событие. Да и что может побудить серьезного ученого (а других мы, естественно, не печатаем) вдруг ни с того ни с сего взяться за статью для научно-популярного журнала?..

Гонорар? Дика сама мысль об этом. Ведь нам нужны красоты стиля: заголовочки, эпиграфы, мыслям – тесно, словам – просторно и прочие свойственные инженерам человеческих душ бесхитростные приемы. Да лучше за те же деньги поллекции в обществе «Знание» прочитать! Реклама? Престиж? Но бабушка надвое сказала, как посмотрят строгие коллеги, воспитанные в академических традициях, на «публикацию в легкомысленном издании». Тяга к самовыражению? Вот, пожалуй, единственная ниточка, за которую можно тянуть. Не устаю поражаться, как удается ежемесячно наматывать из нее солидный клубок…

«Не было, нет и никогда не будет заветной папочки с голубой тесемочкой, что несет перед собой на вытянутых руках застенчивый блондин невысокого роста». Я как раз заканчивал аутогенную тренировку, призванную спасать от отчаяния – в десятый раз мысленно произносил эту убивающую мечту и сказку фразу, когда дверь тихо заскрипела… Нет, она растворилась резко, как от удара, но все равно мое сердце (в который уж раз!) поразила редакторская брадикардия – восторг узнавания Идеального Автора. «Снип, снап, снурре, пурре, базиллюре, – взмолился я. – Ганс Христиан, ну будь ты хоть раз человеком!»

Высокий, молодой, волосы черные, как смоль, глаза, как у кречета, спущенного с руки. Очки даже в новомодной заграничной оправе были бы для них оскорблением, впрочем, они все равно не могли бы запотеть в июльский зной. Я сразу узнал его. Незнакомец дышал часто и глубоко – видимо, сильно торопился успеть ко мне. Не произнеся ни слова, он взглянул зачем-то на часы, сильными пальцами довольно скоро усмирил замок своей синей с золотым тиснением папки и бросил ее, уже пустую, на журнальный столик. «Пропала наша работа», – машинально подумал я, потому что всего полчаса назад мы с Юрой Рексиным собственноручно отциклевали и покрыли лаком этот предмет роскоши в нашей спартанского вида комнате. Но что мебель, что наш с Юрой тяжкий труд – передо мной на столе лежали, без сомнения, неземные страницы, соединенные самой обычной канцелярской скрепкой. Как сомнамбула, я вперил в них свой взор и тоже в молчании стал читать.

Кто-то, видно, услышал мои молитвы, внял стонам и пеням и воздал мне за веру мою: шла уже восьмая страница, а мне все хотелось, чтобы меня ущипнули – не сон ли это в летний день?

«Счастье никогда не бывает полным». Боюсь, не удастся найти источник для бюро проверки, цитирую этот афоризм по памяти. Но за точность ручаюсь: на десятой странице моего блаженства в комнату впорхнуло наше последнее редакционное приобретение, с именем которого я не успел еще освоиться, и голосом, не терпящим возражений, пригласило в секретариат, где меня, оказывается, ждала телефонная трубка. Просьбу попросить перезвонить по моему номеру я адресовал уже удаляющейся проекции, которую в технике принято называть «вид сзади». И откуда столько прыти у нынешних девиц? Я почему-то полагал, что если не должность, то хотя бы преклонные лета позволяли мне надеяться на то, что во дни оны называлось элементарной вежливостью… Но делать нечего – я встал из-за стола, кивнул незнакомцу в том смысле, что через минуту вернусь, и проследовал в секретариатские дебри.

Разговор состоялся какой-то нелепый и бессмысленный. Впрочем, так часто бывает в конце рабочего дня. Приятный женский голос с еле уловимыми восточными интонациями осведомился, назвав мое имя, отчество и фамилию, я ли у телефона. Положительный ответ привел мою собеседницу в восторг. Она заговорила о моей статье в только что вышедшем номере, неумеренно восхищаясь формой, содержанием и, кажется, чем-то еще. «Я ва-ас пра-а-вильно поняла?» – спрашивала она поминутно, но чувствовалось, что вопросы эти чисто риторические. Лесть, даже грубая, всегда приятна, но я в этот момент думал не о своем литературном успехе у растягивающих звук «а» дам, а о ниспосланном мне свыше авторе, и потому минуте на третьей нашел в себе силы вклиниться с предложением перейти к сути дела. Дела, конечно, никакого не оказалось, одно лишь желание лично поговорить с автором такой замеча-а-тельной статьи, и тогда я назвал номер своего телефона и попросил позвонить мне завтра, а лучше в понедельник на той неделе.