Наташа и другие рассказы - [8]

Неделя перед тем, как позвонил доктор Корнблюм, тянулась бесконечно. Я был дома один; мама должна была вернуться через час, а отец и того позже. Когда телефон зазвонил, я сидел на полу перед телевизором: на коленях у меня лежал бутерброд с венгерской салями и блестящие обертки от полудюжины черносливин в шоколаде.

Доктор Корнблюм попросил называть его Харви. Он сказал, что видел нашу рекламу и теперь хочет встретиться с моим отцом. Точнее, он хочет встретиться со всей семьей. И неважно, сколько нас человек. Доктор Корнблюм всех приглашает к себе на ужин в пятницу. И я должен передать родителям, что отказа он не примет. Места всем хватит. Удостоверившись, что я его правильно понял, доктор Корнблюм продиктовал свой номер телефона и попросил не забыть передать отцу его просьбу перезвонить.

Когда мама пришла домой, я сидел как на иголках. Мне не терпелось поделиться с ней хорошими новостями. От радости она не обратила внимания на то, сколько конфет я съел. Я отдал маме листок, на котором было записано имя и номер Корнблюма, и она бросилась к телефону. Тетя сказала, что точно где-то слышала об этом Корнблюме. Когда отец Виктора Гутмана поскользнулся на льду, случайно не Корнблюм его оперировал? Тот Корнблюм очень приятный человек. И очень состоятельный. Не исключено, что это он и есть. Мама принялась обзванивать знакомых. Софочка готовилась к сдаче экзаменов в медицинском колледже и знала многих докторов. Не знает ли она Корнблюма? Корнблюма — семейного врача или Корнблюма — хирурга-ортопеда? Неважно, они оба преуспевают. Если хоть один из них порекомендует отца своим пациентам, наши проблемы решены.

Помыв руки и сменив рабочие джинсы на домашние штаны, отец направился к телефону. Взяв трубку, он принял подобающий его профессии вид. Номер доктора Корнблюма набирал с предельной серьезностью. Мы с мамой сели на диван, чтобы ничего не упустить. Мама заранее проинструктировала отца, что именно следует говорить. Он не должен был сильно отклоняться от заготовленного сценария; предполагалось, что беседа будет короткой и вежливой. И Боже упаси его сказать что-нибудь не то и настроить Корнблюма против нас. Что мы тогда будем делать? Отец набрал номер, и мы стали ждать, пока кто-нибудь возьмет трубку. Когда на том конце провода ответили на звонок, отец попросил позвать к телефону доктора Корнблюма. Подождал еще немного: очевидно, пока Корнблюм подойдет. Воспользовавшись этим, мама еле слышно напомнила отцу, как нужно себя вести. В ответ он отвернулся от нее и встал лицом к стене. Через какое-то время отец сказал, что это Роман Берман, массажист, и что доктор Корнблюм просил его перезвонить. А потом сказал: «Да, конечно, Харви».

До Сталина моя прабабушка каждую пятницу зажигала свечи и пекла яблочный пирог. В воспоминаниях дедушки о довоенной еврейской Латвии свечи и яблочные пироги занимали особое место. Когда мама была маленькой, Сталин уже пришел к власти, и, хотя по пятницам по-прежнему пекли яблочные пироги, свечи уже не зажигали. К тому времени, когда родился я, не осталось ни свечей, ни пирогов, хотя для мамы яблочные пироги всегда были связаны с еврейством. С этой мыслью она отыскала рецепт и отправилась за продуктами в дорогой супермаркет. А в пятницу, сославшись на плохое самочувствие, мама ушла с работы пораньше и испекла пирог с таким расчетом, чтобы он был еще теплым, когда мы пойдем к Корнблюмам.

Отец тоже отпросился с работы и забрал меня из школы. К нашему приходу квартира уже наполнилась восхитительным ароматом яблочного пирога. Мама затолкала нас обоих в душ, чтобы мы не тратили время понапрасну. Я давно не мылся вместе с папой и не знал, куда деть глаза. Отец же не обращал внимания ни на свою, ни на мою наготу. Он намылил меня, сполоснул под душем и завернул в полотенце. Я стоял на коврике и смотрел, как папа торопливо намыливает лысину и подмышки. Выйдя из душа, он явно удивился, обнаружив, что я все еще в ванной.

Как выяснилось, Корнблюм жил всего в нескольких кварталах от папиного массажного кабинета. Его дом был на левой стороне, а значит, именно я доставил ему листовку, хотя сам этого и не помнил. Мама обратила внимание на размеры дома. Наверное, триста квадратных метров, не считая внутреннего двора. И это был отдельный дом. Для того, чтобы жить в таком, нам нужно было подняться, по меньшей мере, на две ступени. Между нашей квартирой и отдельным домом стоял дом ленточной застройки и дом, разделенный на две половины. Отдельный дом был пределом мечтаний. Никто из наших знакомых не поднялся даже на вторую ступень, хотя все к этому стремились.

Бок о бок мы шли по дорожке к двери Корнблюма. Отец надел синий венгерский костюм, побывавший на всех международных соревнованиях по тяжелой атлетике от Таллинна до Сочи. Мне выдали серые брюки и наглаженную белую рубашку, а также серебряную звезду Давида на серебряной цепочке, которую я должен был выпустить поверх рубашки. Мама нарядилась в зеленое шерстяное платье; оно замечательно смотрелось с янтарными бусами, браслетом и сережками. Мы выглядели как благополучное семейство — интеллигентные родители и их сын, круглый отличник, будущий врач или юрист. С напускной уверенностью мы шли по аккуратной дорожке Корнблюма: три беженца с теплым яблочным пирогом.