Насмешка любви - [16]

Да и разве можно было возместить то, что он только что потерял.

На лестнице Джон встретил Мальвину.

– С Рождеством Христовым, сынок! – сказала она и, посмотрев Джону в лицо, казалось, всё поняла.

– И тебя тоже, мать.

– Послушай меня внимательно, сынок, – взяла она Джона за руку, – я давно хотела поговорить с тобой. Во имя твоих родителей, Царство им Небесное. Послушай старую ведьму, которой скоро идти к Господу на покаяние, и которая в своё время осчастливила не один десяток юнцов, наставляя их на Путь Истинный. Не женись. Не порть свою карму. Рождение ребенка – это далеко ещё не повод для свадьбы. Есть другие – более важные ценности. И пусть хранит тебя, и детей твоих Господь! Аминь.

И перекрестив Джона, Мальвина по-старушечьи неловко стала спускаться по лестнице.

«И то – правда. Не стоит портить,» – подумал Джон, хотя в душе всё ещё саднило от только что перенесённого унижения.

Он вышел на улицу, вздохнул полной грудью морозный воздух и, стоя среди суетящейся предпраздничной толпы, долго смотрел вверх, словно пытался разглядеть там, в вышине, среди сверкающей россыпи звёзд того, кто сотворил всё это безобразие.

Одиночество

Старик умирал. Он грелся у огня разведённого им костра.

Тело уже давно мало слушалось его, жил только дух. А рядом теплилась другая жизнь. Маленький мохнатенький комочек залез вначале ему под мышку, потом, поурчав, полизал шершавым языком лицо – тщательно, сантиметр за сантиметром, и наконец, усевшись на плече, уставился на огонь. Но лишь на минуту.

Движения зверька были легки и порывисты. И старик позавидовал ему. Таким был он сам в молодости. Лёгкий, динамичный, сильный. А вот теперь впереди у него была только смерть.

Лёгкое ли это дело умирать, когда позади целая жизнь. Она как мираж возникла и растворилась, оставив лишь багаж воспоминаний. Синема – да и только, даже не сериал – о мальчишке, который никому не хотел зла, а только стоял у крана, из которого текла вода, и смотрел. Он только то и сделал, что повернул вентиль так – как приказала ему жизнь.

Котёнок пищал. Эти звуки нельзя было назвать мяуканьем. Их было всего два – «м» и «я», что означало: «Хочу есть». А есть у старика было нечего, потому что жизнь ушла и унесла всё с собой куда-то, к кому-то – туда, где есть молодость, есть силы, удача, есть смысл и есть радость. А радость бывает всегда там, где есть надежда.

Надежды у старика не было. Какая там надежда, если рядом только котёнок.

Огонь потух: пламя присело и залегло, ушло и тепло, которое, как и котёнок, лизало ему лицо. Старик еле-еле поднялся, с трудом дотянулся до кострища, бросил в него щепу. Подождал, когда огонёк затеплиться, и добавил сухой травы. Затем опять бросил щепу. Как хорошо! Тепло! Но надолго ли? «Пока есть силы» – подумал он.

Котёнок сидел рядом и смотрел на огонь…

А что там впереди? Одно только «мя» да долгая серая зима. Без хлеба и тепла. Только «мя» и зима, потому что нет силы, нет чувств, нет надежды и нет любви. И никого рядом. Какая там любовь, если нет рядом никого – только пушистый этот малыш и старик.

«Где бы найти ещё щепы да сухой травы?

Всего-то взять и дотянуться…

Господи, хоть бы не пришли крысы!..»

ТРИДЦАТЬ СЕРЕБРЕННИКОВ

Каждый, кто продал душу дьяволу,

всегда по ризе¹ плачет.

(Откровение одного из апостолов церкви)

Вот уже несколько месяцев двадцатисемилетний баловень судьбы Феликс Баскаков находился в весьма скверном состоянии духа. Он – преуспевающий адвокат проигрывал судебные тяжбы одна за другой. И особенно паскудным стало это его состояние после того, как он потерпел фиаско в схватке с таким мелким лавочником как Семён Викторович Митрохин. Впрочём, не таким уж мелким был этот лавочник, если посчитать, что фарт от нескольких бутиков, которыми владел он, по объёму оборота уже перерастал серьёзный «Супермаркет».

Себя же Феликс мысленно представлял, естественно, в образе чуть ли не второго хозяина криминальных душ светлого города Великие Муки, в котором ныне проживал, и куда прибыл из Москвы по, так сказать, семейным обстоятельствам, после крупного бракоразводного скандала с теперь уже бывшей своей половинкой, а точнее дочерью крупного чиновника государственного масштаба. Я не оговорился, написав «второго хозяина», первым был Борис Борисович Барбарисов – новоявленный демократ и местный голова региона.

Была тут ещё одна завязочка. Дело в том, что тот самый фрукт под названием «мелкий лавочник» был в совсем недалёком прошлом капитаном внутренних войск, вышедшим в тираж после серьёзного проникающего ранения в лёгкое во время одной боевой операции на Ближнем Востоке, где, совершенно случайно не захлебнулся своей кровью, а стал инвалидом. И надо же было такому случиться, что судьба свела его, Феликса, выпускника славного и всеми уважаемого Гарварда, с этим мелкопоместным, хотя и героическим в прошлом, тружеником прилавка.

Сам Феликс произносил свою фамилию на особый лад – с ударением на первой букве «а» и стервенел, когда его обзывали Мытарем. Но куда денешься от родовых качеств: баскак он и в Африке баскак, то бишь – сборщик налогов, а мытарь на Руси – то же самое, что и роднит, как две капли воды, эти два слова. Он – юрист средней руки, но довольно наглый малый, был в своей среде неплохим парнем – рисковым, загульным и щедрым на подачки, человечком двухметрового роста, у которого денежные реки текли сквозь пальцы полноводной рекой.