Насмешка любви - [18]

А дело было вот в чём. Один из местных папарацци, вечно сующий нос в чужие дела и скрывающий своё истинное лицо под псевдонимом «Народоволец», решил сделать карьеру в высшем обществе и покусился на авторитет самого Бориса Борисовича. Так вот, уличив его в строительстве элитного особняка для собственных нужд в заповедном месте, причём ни кеми иными, как заключёнными, да ещё на бюджетные средства, он выставил его на всеобщее посмешище в довольно неприглядном виде. Факт, сами понимаете, весьма и весьма исключительный по тем временам, тем более, что в одном отдельно взятом, конкретно, регионе – там, где о таком поступке, явном самоубийстве, даже и подумать никто не смел. И вот – на тебе: выискался этот некто!

Дело слушалось в том самом суде, в котором когда-то на заре своей юности трудилась Мария Илларионовна секретарём – прежде чем попасть в прокуратуру, а теперь там председательствовала её дочь Изольда. Причём, главным свидетелем в этом судебном заседании был всё тот же лавочник – небезызвестный нам Семен Викторович Митрохин – воин, патриот и перспективный кормилец города, метивший по достоверным слухам на место самого Бориса Борисовича.

Как ни приукрашивали Баскакова местные цирюльники и визажисты, но вид у него после перенесённого загула с любовью вкупе, был явно затрапезный. В чём он был в борделе, в том и доставили его в суд. В подранных джинсах и мятой рубахе, впрочем, тщательно выстиранной, и – в стоптанных кроссовках. Это для того, чтобы подчеркнуть его, якобы пролетарско-демократическое происхождение и в то же время наплевательское отношение к происходящему. А вот журналюга, он же – Иван Иванович Федоткин, был тщательно экипирован – во всё новенькое, как говорится – «прямо с Парижу» – видимо, щедрой рукой мелкого лавочника Семёна Викторовича Митрохина.

В общем, цирк, да и только!

Открыв судебное заседание, наша уже знакомая – Алевтина Марковна Абрамян, вся в чёрном, как и положено судье, статусная мантия тщательно скрывала её прелестную фигурку, в соответствии с протоколом спросила почтенное собрание:

– Имеются у кого из участников заседания ходатайства?

Оказалось, что нет. Не имеются.

– Ну и слава богу, – улыбнулась судья.

– Если будут, то в ходе заседания, – многозначительно тут же заметил вслед ей Иван Иванович Федоткин, поверивший в свой фарт.

Баскаков промолчал, вальяжно раскинувшись на стуле, как в кресле, устроившись своей задницей лишь на краешке его. И казалось – задремал, демонстрируя своё пренебрежение к происходящему. Самого же Бориса Борисовича на суде не было, поскольку он посчитал не обязательным и неэтичным своё участие в нём.

Не будем утруждать читателя подробностями судебного процесса. Скажем только то, что говорил с апломбом представитель Бориса Борисовича – правозащитник Митрофан Кухмистров. А его вдохновенная речь сводилась к политическому заговору против его доверителя. На стройке, по его словам, был полный порядок, где всё происходило и происходит в соответствии с законом, безукоризненно исполняемым Борисом Борисовичем. Что же касается земельного участка, приобретённого доверителем в заповедной зоне, сладкоголосо славословил Кухмистров, то он по согласованию с Думой местного значения был выделен ответчику для того, чтобы он мог в тиши и вдали от городской сумятицы спокойно и всецело сосредоточиться «на думах о благополучии нас с вами». Но кто это «нас с вами» – не уточнил. Что же касается уголовников, продолжал сладкословить он, то они, как вещал нам поэт, должны сидеть в тюрьме, и потому их в рабочей среде на известной нам стройке никогда не было, и потому их там никто не видел да и видеть не мог. А затраты на возведение строений, представленные истцом суду, тщательно проверены и обоснованы, и полностью соответствуют доходам «моего хозяина» – вдруг так оговорился защитник Борис Борисовича. Но никто этой оговорки, понятно, не заметил, и не заострил своего внимания, кроме – журналюги, который с разрешения суда дословно записывал происходящее на ленточный карманный магнитофон.

Журналист, знаете ли, он и под судом – журналист.

А Кухмистров клеймил и клеймил Федоткина, давая ему почву для размышлений. А вместе с ним хулил и мелкого лавочника за то, что тот позорит честное и чистое имя благородного радетеля человечества в отдельном регионе Государства Российского, бесчестит его человеколюбие, отзывчивость и бескорыстную работоспособность. Чего он только ни приплетал, чтобы облагородить своего благодетеля. Говорил, говорил, говорил, изредка поглядывая на Баскакова, будто бы спрашивая, а правильно ли он расставляет акценты в своей речи?

Обращая на эти взгляды внимание, дремавший вроде бы в своём креслостуле Баскаков каждый раз подбрасывал в мутное течение следствия едкие реплики, призванные вызвать на себя гнев журналюги как ответчика, чтобы затем обвинить его в хулиганстве в присутственном месте и зафиксировать этот инцидент в протоколе суда. Но ответчик не реагировал никак на них. И судья вынуждена была предупреждать противоборствующую ответчику сторону не только о недопустимости подобных выходок лучшего в регионе адвоката, но и в случае их повторения грозилась удалить его зала суда. Но так и не удалила, хотя спектакль, учинённый Баскаковым, продолжался.