* * *
В один из февральских дней Гергий Николаевич и Виктор проезжали на служебной "эмке"
Дружинина по центру и увидели большую колонну демонстрантов, которые несли плакаты с
требованием беспощадной кары для презренных врагов народа Бухарина, Рыкова и другихучастников
" блока ". Поглядев в сторону колонны демонстрантов, шофер повернулся к Дружинину:
— Помню, у нас в деревне девки пели частушку:
Я девчоночка не лед,
И пока не спаренна,
Если Рыков не возьмет,
Выйду за Бухарина.
— Теперь по-другому запоют, — усмехнулся он, — верно, Георгий Николаевич?
Дружинин, не отвечая на его вопрос, негромко сказал:
— У нас в Донбассе, на руднике, любимой песней была старая горняцкая — "Он был шахтер,
простой рабочий". Слышал такую?
— Нет, не приходилось, — покачал головой шофер, — я ж родом Владимирский богомаз, у нас
уголек не добывали.
Виктор не слушал разговора отца с шофером. Он, не отрываясь, во все глаза смотрел на грозную
колонну демонстрантов.
* * *
Со временем Дружинин перестал воспринимать происходящее так остро и болезненно, как
прежде. Он лишь вздыхал и помалкивал. Им овладело несвойственное ему дотоле чувство бессилия и
покорности судьбе. В глубине души он понимал, что теряет истинное "я ", но пытался оправдать себя
тем, что так живут теперь все и что один в поле не воин. Одно время он воспрял духом. Это было,
когда объявили о снятии Ежова с поста наркома внутренних дел и назначении на эту должность
Берии. Ему показалось, что это — примета нового времени, что Сталин одумался и пришел конец
репрессиям, что вот-вот начнется массовое освобождение. Но когда, после короткого затишья, были
арестованы маршал Блюхер, командармы Белов и Алкснис, которые недавно сами участвовали в
судилище над Тухачевским и своими бывшими коллегами, он понял, что ничего не понимает и что все
осталось по-прежнему.
* * *
А время было тревожное. В Европе уже бушевала вторая мировая война. Дружинин понимал, что
она не обойдет стороной, что порогом войны не может долго оставаться согласованная с Гитлером
новая западная граница. Он видел свой долг в том, чтобы сделать все, от него зависящее, для
укрепления обороны. Дружинин пропадал на заводе дни и ночи. Это стало теперь для него самым
главным, его воскрешением из небытия. Он вновь обретал себя в этой жизни, а предстоящие тяжелые
испытания считал чуть ли не искуплением...
* * *
Очень любил Виктор праздничные парады на Красной площади. Его отец в майские и ноябрьские
праздники получал пропуск на гостевую трибуну и всегда брал его с собой. Но на майский парад
сорок первого года, когда Виктору уже минуло семнадцать и он получил паспорт, Георгию
Николаевичу пришлось похлопотать о втором пропуске.
И вот они вместе идут светлым майским утром по нарядному и красочно украшенному
Замоскворечью. На фасадах домов — красные флаги, на административных зданиях — портреты
вождей и плакаты. Нарядно одетые люди спешат на свои сборные пункты, настроение у них
праздничное. Уличные репродукторы разносят звуки маршей и песни хора имени Пятницкого. В
голубом высоком небе широкими кругами ходят голуби. Среди них выделяется своими "финтами"
знаменитый замоскворецкий красавец турман по прозвищу Федька Вертун... Сын обратился к отцу:
— Смотри, что выделывает наш Федя.
Они приостановились и, задрав головы, некоторое время любовались свободным, красивым
полетом золотистых от солнечных лучей птиц.
— Чей же этот красавец? — не без тайной зависти спросил отец, который в годы своего
шахтерского детства на донбасском руднике был заядлым голубятником.
— Его гоняет дворник Ахмед, — ответил Виктор, — знаменитый голубятник.
Глядя на замысловатые " кренделя" турмана, Георгий Николаевич задумчиво проговорил:
— Хорош! Артист! Очень хорош! — Они постояли еще немного, наблюдая за полетом голубиной
стаи, и продолжили свой путь на Красную площадь.
У Черниговского переулка им навстречу попался один из школьных приятелей Виктора. Он
приветственно поднял крепко сжатый кулак и весело на всю улицу провозгласил:
— Привет, маркиз! Пролетарии всех стран соединяйтесь!
Виктор с опаской покосился на отца, а он, провожая насмешливым взглядом паренька, спросил:
— Уж не тебя ли стали так величать?
— Меня, — неохотно проговорил Виктор.
— И ты терпишь?
Виктор промолчал, надеясь, что отец отстанет. Но Георгий Николаевич не унимался:
— Но почему маркиз, а не граф или... князь!
— Уж так получилось, — недовольно пробормотал Виктор и, помолчав, добавил: — Бывают
клички и похуже... А знаешь, как зовут того паренька?
— Как же зовут этого веселого борца за пролетарскую солидарность?
— Халой!
— Халой?! — удивился Георгий Николаевич. — Аппетитная кличка. Но почему же вдруг Халой?
— А потому, что его мать в булочной работает.
Георгий Николаевич расхохотался.
— Ну, в таком разе, ты и впрямь можешь не переживать, маркиз — это, все-таки, звучит. .
