Наши времена - [93]

Разумеется, ему нужно уехать, и он это сделает сразу, как только станет возможно, но сейчас он уехать не может и не должен. Это бы просто означало — сбежать. У него еще были здесь некоторые важные дела — намечены встречи, беседы в металлургическом институте, в министерстве, а главное, необходимо было присутствовать на защите диссертации Райским, где он собирался выступить как неофициальный оппонент.

Внимательно, добросовестно изучил он диссертацию, подчеркнув, как обычно, синим карандашом места, имеющие наиболее важное значение, ставил на полях плюсы, минусы, вопросительные знаки. Плюс — там, где мысль была сформулирована четко, ясно; минус — где материал изложен слабее, менее отчетливо; вопросительный знак большой — если изложен неверно, и знак поменьше — если правильно, но есть некоторые сомнения и нужно еще подумать, кое-что уточнить. Читая диссертацию, он временами забывал, чья она, забывал, что человек, написавший ее, сделал ему немало зла и он вправе желать ему поражения, провала. Всякий раз он спрашивал себя, нельзя ли субъекту, доставившему ему столько неприятностей, огорчений, отплатить тем же? Но пусть Райский таков, — рассуждал далее Лев Борисович, желая отделаться от глубокой антипатии, неприязни к диссертанту, — я-то должен быть объективным, совершенно объективным и не поддаваться влиянию посторонних, привходящих обстоятельств, не имеющих отношения к самой сути данной работы. Я прочитал диссертацию Райского от «а» до «я». И вот, будучи совершенно объективным, ни в малейшей степени не греша перед своей совестью, могу смело утверждать, что эта диссертация не является плодом самостоятельного труда. При всей солидности аргументации, вескости утверждений и выводов, она имеет существеннейший недостаток: эксперимент, который там описывается, почти всецело взят у него, Ханина, в его лаборатории. Эксперимент Райского не оригинален, первенство принадлежит сибирской лаборатории, и об этом нужно, об этом необходимо сказать. Здесь речь идет не только о личном престиже, но и о приоритете всего сибирского коллектива.

Лев Борисович уже заранее почувствовал сердцебиение, у него повысилось давление. Он знает свое слабое место. Выступать против кого-то с обвинениями, как бы они ни были справедливы и обоснованны, стоит ему уйму здоровья.

Защита диссертации Райского началась в три часа дня. Ханин немного опоздал. В полдень того же дня у него была важная встреча с главным конструктором авиационного завода, и когда Лев Борисович явился в институт, где в одной из небольших аудиторий проходила защита, он все еще был под впечатлением от знакомства и беседы с конструктором, чья фамилия никогда не упоминается в газетах. Она не упоминалась даже тогда, когда он в первый раз, а затем и во второй был награжден за свой труд Золотой Звездой.

В просторном кабинете главного конструктора на маленьком столике стоит миниатюрная модель «Спутника» — первого спутника, или второго, или десятого, запущенного в космическое пространство. Хозяин кабинета имеет к этим спутникам самое близкое отношение.

Главный конструктор пригласил Льва Борисовича пообедать вместе, но Ханин вынужден был отказаться, чтобы совсем не опоздать в институт.

Члены Ученого совета, сидевшие в первом ряду, при появлении Льва Борисовича повернули головы и молча, одними глазами поздоровались с ним, а председатель совета, профессор Винников, покачал головой — выразил неодобрение за опоздание. Здесь, в аудитории, Ханин увидел немало людей, которых совсем не знал, они же, очевидно, знали его, потому что о чем-то стали перешептываться друг с другом.

Лев Борисович хотел устроиться на отдаленной свободной скамье, но Стропов поманил его, указывая на свободное место подле себя. Ханин прошел вперед между скамеек и сел рядом со своим старым учителем.

Райский между тем стоял на сцене и говорил, время от времени отходя от края сцены, чтобы провести указкой по той или иной схеме, чертежу, в избытке висевшим на стене сверху донизу.

Для многих из присутствующих эти схемы и чертежи были новостью, откровением, они видели перед собой оригинальную конструкцию печи, работающей по новому принципу. С большим интересом слушали они Райского, который своим четким «профессорским» голосом кратко пересказывал содержание реферата, восхищались его замечательным открытием. Для Льва Борисовича это, однако, было не чужое, свалившееся с потолка изобретение, это было свое, родное детище. Оно было выношено, выстрадано им за многие годы. Льву Борисовичу все время казалось, что Райский рассказывал о достижениях лаборатории сибирского городка, только с некоторыми собственными добавлениями и изменениями, которые не имеют существенного, самостоятельного значения.

В портфеле Ханина лежал конспект его речи, но когда официальные оппоненты закончили свои выступления, он решил говорить без бумажки, конспект ему не понадобился. Перед тем как начать говорить, Ханин встретился взглядом с Райским. Расстегнув пиджак, тот сидел на краешке скамейки в третьем или четвертом ряду. Его взгляд выражал растерянность, надежду и вместе с тем немую мольбу, точно он говорил: «Ну вот, вы здесь… Вы знаете, какое значение имеет сейчас для меня ваше благожелательное слово». Лев Борисович отвел глаза и больше не смотрел в его сторону. Тяжелое чувство овладело им. Он не мог допустить, чтобы в его выступлении чувствовался привкус мести, сведение личных счетов, это ложный путь, говорил он себе, способный далеко завести, заслонить правду. И, выступая неофициальным оппонентом, он не мог обвинить себя в необъективности. В диссертации Райского он положительно отметил те единичные изменения и добавления, которые тот внес в сибирский эксперимент.