Наши времена - [69]

Увидев чертежи, имеющие прямое отношение к его печи, Лев Борисович не мог не посмотреть их, а заметив в одном что-то новое, интересное, даже опять сел за столик, правда все еще нахохлившийся, с неунявшейся досадой, углубился в небольшой чертеж. При всей своей неприязни, антипатии к этому человеку, он вынужден был отдать ему должное. В конструкцию печи Льва Борисовича Райский внес два-три полезных изменения, очень небольших, незначительных, но ведь каждая удачная находка, пусть даже самая мелкая, содействующая улучшению, усовершенствованию агрегата, заслуживает того, чтобы быть использованной, нельзя от нее высокомерно отмахиваться.

После того как Лев Борисович довольно внимательно просмотрел чертежи, между ним и Райским завязался разговор, касающийся лишь устройства печи, и чем больше они углублялись в эту тему, обстоятельно детализируя и разбирая ее, Ханин тем больше успокаивался, уже почти забыв о неприязни к Райскому. Без всякой зависти он подумал, что ему, Льву Борисовичу, все удается с трудом, с издержками и потерями, а у Райского все получается намного легче, чем у него. Вдобавок Райский обладает организаторскими способностями, которыми Лев Борисович уж наверняка не отличается в такой мере. Райского действительно никто не обгонит, наоборот, он обгонит других.

— Давно вы снова начали работать в этом направлении? — поинтересовался Лев Борисович.

— С перерывами, в сущности, занимался все время, но я ведь один, у меня одни юнцы, студенты. Моя мечта, чтобы мы снова работали вместе, не параллельно, а именно вместе, сообща.

— Вы хотите включиться в нашу лабораторию?

— Хотя бы на вторых ролях, — ответил Райский с мягкой заискивающей улыбкой.

Эта льстивая, вкрадчивая улыбка снова вывела Льва Борисовича из себя. Вновь вскипела досада, и все то, о чем он в последние минуты забыл или хотел, готов был забыть, теперь с новой силой вспомнилось и возмутило его.

— Самое успешное и самое счастливое решение всех проблем и вопросов, крупных и мелких, только тогда имеет действительную цену и значимость, если осуществляется чистыми руками, с чистой совестью, — сказал Ханин, будто размышляя вслух.

— Не понял вас, — встрепенулся Райский. — Что вы этим хотите сказать?..

— Ничего я не хочу сказать… Но я — человек, который не любит забывать. Возможно, это плохое качество, дурное свойство характера. Надо уметь забывать, но уж я такой. Такой я, и ничего тут не поделаешь! — Последние слова он почти выкрикнул.

Райский не мог понять, что это с Ханиным вдруг случилось, что вывело его из равновесия. Они ведь так мирно сидели и беседовали, казалось, уже нашли общий язык.

Однако вступать в объяснения не было возможности, хозяин не проявлял к этому ни малейшего желания, да и было уже поздно, за полночь.

Пожелав доброй ночи и пообещав завтра зайти в лабораторию, Райский удалился.

СОЛДАТ В КАРПАТАХ

Случилось так, что Володю отправили служить в ту самую область, куда он совсем недавно ездил и где целый месяц странствовал в поисках могилы погибшего отца. Когда поезд с призывниками несся в Карпатских горах, гремя в туннелях и охлаждая накаленные колеса вблизи шумных холодных горных речушек и потоков, для всех молодых солдат чудесные пейзажи, открывавшиеся из вагонного окна, были совершенно новыми, доселе невиданными, изумленно смотрели они на живописные чарующие картины, сменявшие одна другую, только Володе они были уже знакомы, и у него было такое чувство, будто он едет домой, в родные места.

На крупную станцию перед горным перевалом поезд прибыл вечером. Из высоких вокзальных окон струился яркий свет, но он не затемнял газового рожка с вечным синим огнем, горящим в сквере на вокзальной площади, у подножия большой братской могилы. И потом, на маленьких станциях, полустанках, высоко в горах и глубоко в низинах, мелькающие огоньки гуцульских хатенок там и сям неярко освещали одинокую пирамидку, увенчанную поблекшей на ветру звездочкой. Разбросанные в горах братские могилы навеки сроднились с мощными столетними дубами и красавцами буками Карпат.

Поначалу Володя сожалел, что никто из его друзей не попал в одну часть с ним, ребята вокруг были совсем незнакомые или малознакомые, которых он изредка прежде видел в своем микрорайоне. Но вскоре после того, как новобранцы окинули с себя домашнюю одежду и, завернув ее в узелок, сдали на хранение в каптерку, обмундировались в новые гимнастерки и брюки, надели кирзовые сапоги, чужие ребята стали своими, будто он прожил с ними не один год. Постепенно стал привычным военный городок на краю города, его казармы, красноармейский клуб, красные уголки, лавка, где можно было купить лакомство, брусчатый плац, на котором каждое утро после подъема и каждый вечер перед отбоем ко сну выстраиваются роты для поверки. Плац, каждый камень его и щербинка знакомы Володе так же хорошо, как ромбики паркетного пола в его московской квартире.

Ловкий, неплохой физкультурник, привыкший еще с первых классов в школе упражняться на турнике, прыгать через козлы, делать стойку, зимой спускаться с крутых горок на лыжах, летом с зарей отправляться в компании сверстников в туристский поход с набитым рюкзаком на спине, — привычный ко всему этому, в достаточной мере крепкий, выносливый, Володя был уверен, что служить в армии ему будет легко. Оказалось — нет, совсем не легко, и особенно трудно было в первые недели, когда он, как и все другие из нового пополнения, находился в так называемом карантине.