Наши времена - [68]

— Виноват, — поспешно отозвался Райский, — совсем забыл, что мы не виделись с вами целую вечность. Я ведь вернулся к нашим общим прежним исследованиям. Можно сказать, я снова обрел себя, и меня чрезвычайно радует, что мы сможем вновь быть полезными друг другу, я бы смог помочь вам…

Льву Борисовичу потребовалось сделать немалое усилие над собой, чтобы при этих возмутивших его словах не вскочить с кресла. Наглость, бесстыдство этого субъекта не знают предела. Он, Лев Борисович, посвятил, можно сказать, всю свою жизнь проблеме непрерывности сталеплавления, в раздумьях и трудах над нею состарился и поседел, ради нее бросил жену, квартиру, Москву, переехал сюда с коллективом сотрудников, которые так же, как и он, живут этой проблемой, и вот появляется человек, который некогда так низко, гнусно выступил против него, пытался опорочить его и дело его жизни, и предлагает ему свою помощь. Какой он помощник? Кто нуждается в его помощи?

— Нам ничего не нужно, мы все имеем на месте, — Лев Борисович едва сдерживал свое негодование.

— И все же смею надеяться, что смогу быть полезным. Не примите эти слова за легкомыслие и назойливость с моей стороны. Но, как вам известно, одно время мне приходилось работать в так называемой административно-организационной сфере… Давайте сначала пропустим по рюмочке… Прошу вас… Не пожалеете, чудный напиток.

Он так настаивал, что Льву Борисовичу пришлось принести две рюмки. Не тревожа домработницу, он поискал закуску, нашел колбасу, сыр.

— Люблю холостяцкую пирушку, не променяю ее на изысканнейший банкет! — воскликнул Анатолий Данилович.

Они выпили по рюмке рома, действительно оказавшегося недурным.

— Вы поступили умнее меня, не прервав ни на один день работу, которую мы когда-то начинали вместе. — Райский говорил немного быстрее, чем обычно, будто опасался, что его перебьют, не дав высказаться до конца. — Но, как говорится, нет худа без добра, возможно, кое в чем другом я приобрел немного больше опыта и поэтому осмелюсь дать вам… некоторые советы. Если, уж быть совсем откровенным, я хочу искупить старую вину перед вами… Да, да, я признаю свою вину. Человек живет не вечно, и раньше или позже он должен сознаться в своих былых грехах. Говорю это со всей искренностью и с самыми лучшими намерениями. Всем сердцем я желаю вам успеха, вы его честнейшим образом заслужили. Именно поэтому мне бы хотелось предостеречь вас от возможных неприятностей. Ваши многолетние старания, напряженная работа, бессонные ночи могут пропасть даром, как говорится — ни за понюшку табаку. — Здесь Райский выдержал более длительную паузу, затем спросил: — Вы, разумеется, слышали об опытах в Харькове, они весьма схожи с вашими, там конструируют такую же печь…

— Что-то слышал, — ответил Лев Борисович, не имея ни малейшей охоты углубляться в долгий разговор.

— Смотрите же, чтобы харьковчане раньше вас не заполучили патент.

— Это меня не тревожит, не думаю пока что о патентах, — отпарировал Лев Борисович, желая покончить с непрошеными советами и разъяснениями.

— В таком случае, если Харьков вас не интересует и вам это безразлично, — продолжал невозмутимо Райский, — я назову вам еще одно место, где работают в том же направлении, над этой же проблемой и, по всей видимости, с большим успехом. Открою вам секрет, ставший мне известным из верных источников. В недалеком будущем в информационном бюллетене зарубежных новинок появится полная схема сталеплавильной печи непрерывного действия.

— Вот как? Вы заинтриговали меня, Анатолий Данилович.

— Нет, если отбросить мое давнишнее неудачное выступление, о котором сожалею и каюсь, я был и остался вашим искренним, настоящим другом… У вас, кажется, есть брат в Америке?

— Я вижу, вы неплохо знаете мою анкету.

— Поймите меня правильно, Лев Борисович. Теперь уже действительно не то время, но все-таки… Если вы полагаете, что сейчас нет охотников толковать любое обстоятельство и ситуацию на свой лад, то глубоко ошибаетесь.

— Короче, мне непонятно, к чему вы мне это говорите?

— Я хочу вам теперь сказать то, что другие могут сказать потом… Ваш брат гостил у вас… Это факт, и все это знают. Сумеете ли вы доказать, что новинка, изготовленная в Штатах и почти как две капли воды схожая с вашей, сибирской… ну, что вы здесь не приложили руку… Поймите меня правильно. Америка — не Харьков…

Рюмка рому, от которой Льву Борисовичу прежде слегка ударило в голову, теперь снова дала себя почувствовать, и заметно сильнее, будто он еще выпил, и уже не рюмку, а целый стакан. Жаром полыхнуло в лицо, в грудь.

— Не тревожьтесь обо мне! — тяжело поднялся он с кресла и стал вплотную, лицом к лицу с Анатолием Даниловичем.

Однако тот не растерялся.

— Я бы, Лев Борисович, не завел разговора об этом, но вы ни в коем случае не должны допустить, чтобы вас обогнали. Проблема, над которой вы трудитесь, дорога и мне, очень дорога. Я совершил против себя преступление — иначе не назовешь то, что я оставил тогда, пусть даже не насовсем, а только на некоторое время, свой главный научный поиск, но я сознаюсь в этом, я каюсь, грешен, а к человеку, осознавшему свою вину, нужно быть снисходительным, простить его… Не так ли? Мне еще хочется сделать что-то существенное, такое, что остается навсегда… На кафедре, в институте, где теперь работаю, я опять занимаюсь тем, что тогда оставил… Кое-что уже успел… Создана маленькая лаборатория. Мои студенты будут проходить практику на металлургическом заводе, где строится ваша печь, будем работать рука об руку… — Райский торопливо вынул из портфеля синюю папку, развязал ее и разложил на столике чертежи. — Прошу вас, коллега, взглянуть. Я специально для этого прилетел сюда, чтобы вы посмотрели.