Наши времена - [183]

«Постараюсь достать «Наполеона», — сказал я ему.

Остановился он в гостинице «Центральная» на улице Горького.

«Не знаю даже, как вас благодарить», — сказал он, когда назавтра я принес ему эту книгу. Вынув кошелек, он секунду-другую помешкал, видимо не зная, сколько нужно дать. Кошелек его не выглядел таким тощим, как у Гершла Буткевича, он мне дал сумму, которая во много раз превышала стоимость книги. Ему, видно, показалось, что этого мне недостаточно, и он добавил еще. Он решил, что я просто спекулянт. Но я не обиделся. У меня на лбу ведь не написано, кто я и что я. Он очень удивился, когда я, не взяв ни копейки, попросил принять книгу от меня как подарок…

Война продолжалась… Я еще жил в Москве. Однажды мне пришла в голову мысль отправить посылку с книгами для детей в детский дом. Вскоре получил благодарственное письмо от воспитателей и детей. Потом я отправил посылку с книгами в ту часть, где служил мой хороший знакомый, лейтенант. И еще друг один был на фронте, только в другой воинской части, — туда я послал «Разгром» Фадеева, «Казаки» Льва Толстого… Не посылал что попало, а только такие книги, за которыми надо немало побегать, пока их найдешь, потому что все хотят их иметь… Газета «Красная звезда» напечатала очерк обо мне, в одном журнале поместили портрет, в газете отметили мое пятидесятилетие. Это, конечно, очень приятно, но не подумай, Люба, что я хотел почета, известности, славы, никогда за этим не гонялся и сейчас не гоняюсь. Когда начал посылать книги незнакомым людям, я не думал об этом, мне просто хотелось сделать им что-то хорошее, доставить немного радости.

Потом я эвакуировался с женой и дочерью Маней сюда, в Рудинск. Рудинск не Москва, книжных магазинов не много, но то, что мне нужно, я все же достаю. Несколько лет назад здесь начали выпускать уральские сувениры. Есть отличные мастера. Я покупаю сувениры и посылаю на память об Уральских горах и уральских лесах…

Люба слушала Тойви Зеглмана с большим интересом. Ее восхищала и его энергия, и его доброта, однако не все было ей понятно.

— Я вам, дядя Тойви, задам, возможно, не очень деликатный вопрос, — смущенно проговорила она, — а деньги? Ведь на все это нужны деньги, и немало, как я понимаю…

— Об этом ты лучше спроси не у меня, а у моей жены. Она скажет, как часто ей не с чем идти на рынок… — последние слова Тойви произнес тихо, чтобы не услышала Лора.

— Кто же вам, дядя Тойви, помогает закупать, укладывать, отправлять?

Тойви развел руками:

— Никто. Вот сегодня мне нужно отправить три посылки и две бандероли… Мне еще вчера нужно было это сделать, но не успел.

— Я вам помогу.

— Если так, значит, сама судьба тебя ко мне послала! — обрадовался Тойви. — Знаешь что, Любочка, давай мы это провернем еще до обеда… Сейчас на почте нет большой очереди. Мы быстро управимся… — И, не ожидая, что скажет Люба, он решительным шагом вышел из комнаты.

Спустя минуту явился уже без халата, в летнем легком пиджаке и желтой тюбетейке на самой макушке.

— Так мы идем, Люба… Заколотить ящики и написать адреса сможем и на почте. Дорога каждая минута!

Тойви и Люба зашли в зубной кабинет, уложили в ящики книги, игрушки, сувениры и, едва разместив все это в руках, направились к выходу.

— Если говорят: с ума спятил — верь! — в сердцах бросила Лора вслед уходящему мужу и добавила, обращаясь уже к Любе: — Не забудьте прийти с ним назад. Мы ведь должны еще пообедать!

13

Феликс с нетерпением ожидал Любу возле Рудинского драматического театра. Билеты на спектакль «Проснись и пой!» он держал в руке, и его то и дело спрашивали: «Не продаете?» Прозвенел уже третий звонок, а Любы все не было. Что с ней? Почему не пришла? Он с огорчением протянул билеты какому-то парню и с грустью наблюдал, как тот со своей спутницей заспешил к освещенному вестибюлю. Минуту спустя явилась Люба:

— Я немного задержалась…

— Теперь уже неважно, на много или на немного, — заметил Феликс — Куда пойдем?

— Мы, кажется, идем в театр…

— В театр мы уже опоздали, билеты я продал.

— Но ты говорил, что у тебя есть знакомая билетерша, чуть ли не родственница…

— Сегодня как раз не ее дежурство…

— Ладно, не огорчайся, — сказала Люба. — Возможно, даже лучше, что так получилось. Сейчас пойду домой. Отца ведь я почти совсем не вижу. До сих пор я была у дяди Тойви, мы с ним ходили на почту, потом обедали у него дома, обед затянулся. А завтра мне опять нужно быть у дяди Тойви.

— Зубы лечишь?

— Мой зуб уже вылечен… Нужно помочь отправить посылки и бандероли.

— Мы с тобой никуда не будем успевать, если ты будешь ходить к дяде Тойви.

— Ты эгоист, Феликс.

— Вовсе нет. Пойми: то время, те часы, что ты у него, ты ведь забираешь у меня… А знаешь что? Раз мы в театр не пошли, давай прогуляемся по городу. Я покажу тебе памятники…

— Памятники, я думаю, лучше смотреть днем, когда светло.

— Вечером, в свете прожекторов, они еще красивее. И вообще до ночи еще далеко…

В самом деле, до ночи было еще далеко. Стоял июнь — месяц самых длинных дней. Феликс и Люба отправились смотреть памятники. На площади Куйбышева, недалеко от театра, воздвигнут памятник «Первая палатка». Дверка распахнута, чудится, будто налетевший ветер открыл ее.