Наши времена - [108]

Открыв глаза, он долго осматривался по сторонам, как будто искал что-то. «Чего я ищу, что еще за глупости», — вслух произнес он, желая услышать собственный голос. Он почувствовал боль, на этот раз не в ногах — что-то очень сильно сдавило грудь. Он попытался подняться и не смог. «Вот тебе и на…» — пробормотал он посиневшими губами…

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Моника позвонила в парадную дверь коттеджа. Никто не отвечал. Тихо шумели клены узорной листвой. Едва слышный шорох издавали ели и сосны, которые уходили от забора в глубину двора все дальше и дальше и там, за оградой, сливались с гущей леса, с бескрайней сибирской тайгой. А в коттедже у двери жалобно мяукала кошка, прося, очевидно, чтобы ее выпустили на улицу. Она знала, что на крылечке должно быть приготовлено для нее молоко. Моника позвонила еще раз, и снова никто не отозвался. Тогда она решила войти без разрешения и уже через минуту с громким плачем вышла обратно. Она забежала в соседний коттедж, оттуда в другой, в третий. На тихой Ломоносовской улице стало шумно.

Лебор лежал на диване и будто отдыхал. Лишь голова чуть соскользнула вниз с высоких подушек. На полу была тетрадь и рассыпанные маленькие листочки. Один листок остался у него в руке. Яркая лампа из-под абажура освещала его лицо, которое вовсе не казалось безжизненным.

Закончился последний год службы в армии, и Володя приехал сюда, в сибирский городок. Он учится в местном филиале Московского института стали, а Маринка поступила в университет. По вечерам они вместе гуляют и, когда доходят до моста, перекинутого через реку, останавливаются. Отсюда, с моста, хорошо видны корпуса большого металлургического завода, где никогда не гаснут печи и поднимающиеся вверх дымы расцвечивают небо всевозможными красками. Даже в самую скверную погоду небо над заводом выглядит красивым — яркое, разноцветное небо над труженицей землей. И как бы интенсивно ни работали дымоуловители, очистители атмосферы, эти дымы немного чувствуются даже на большом расстоянии, не говоря уже о местах, расположенных вблизи горячих цехов. Первый мартен выпускает серый дым с чуть заметным розоватым оттенком, этот дым очень похож на тот, который идет из трубы обычной хорошей домашней печки. Из второго мартена дым потемнее и погуще. Третья печь, где происходит сильная интенсификация кислородом, выбрасывает оранжевый дым. А вот совсем маленькая струйка дыма по сравнению с дымами, идущими из остальных труб. Маленькая потому, что сама печь — тоже маленькая, это детище лаборатории «БП», и дымок из ее трубы тянется светло-серыми клубочками к небу, словно новорожденный ягненок среди старого стада. Однако дымное облачко уже имеет свое собственное, постоянное место в небе; в тихий, безветренный день оно не смешивается с остальными дымами, и его можно легко различить.

В небе — дымок. А на земле у Володи две могилы — двух отцов. В юном городке все ново и молодо. Ново и кладбище городка, к которому еще не протоптана дорога. Лев Борисович похоронен под тремя высокими соснами, которые, сомкнув в вышине свои вечнозеленые кроны, шумят над его могилой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

НА ПАРОХОДЕ «ДЕЛЬФИН»

В один из летних вечеров Лиза Прилуцкая возвращалась из института домой в приподнятом настроении. В сумочке у нее лежал новенький диплом, свидетельствующий об успешном окончании вечернего отделения Института иностранных языков. А перед глазами мысленно все еще стоял ярко освещенный большой актовый зал, мелькали лица выпускников, и в ушах звучали два слова, которые декан повторял каждому студенту, вручая диплом и пожимая руку: «Поздравляю вас». После торжественной части был большой концерт и танцы. Играл джаз-оркестр. Студентов было меньше, нежели студенток, но в кавалерах недостатка не было. Красивые девушки иняза привлекают парней и из других институтов. На танго Лизу пригласил студент авиационного института, а твист она танцевала со студентом инженерно-физического. Было весело, было легко на душе. Нелегким были эти пять лет, когда днем приходилось работать, а вечерами учиться, и вот они, эти годы, миновали.

Едва Лиза переступила порог своего дома, родители, Ита и Михл, обняли и расцеловали ее. Ита глаз не могла оторвать от диплома.

— Значит, Лизочка, закончила уже в добрый час.

Она подала Лизе ее излюбленные блинчики с творогом, сама уселась напротив, с удовольствием наблюдая, с каким аппетитом дочь проглатывает один блинчик за другим.

— Ну, тебе уже все сказали? — немного помолчав, спросила Ита.

— Что «все»?

— Где, например, ты будешь работать…

— Ты же знаешь, мама, что у меня свободный диплом. Смогу работать где захочу.

— Конечно, где захочешь… Но я уже разговаривала с людьми. Они говорят…

— С кем и о чем ты разговаривала? И что они могут сказать? — перебила ее Лиза. — Я ведь тебя, мама, сколько раз просила обо мне ни с кем не судачить.

— Разве я что плохое говорю, упаси бог? Все меня здесь знают, остановишься и поневоле разговоришься. Спрашивают: как ваша дочка? В нашем доме в четырнадцатой квартире живет человек, который когда-то закончил тот же институт, что и ты, так он уже весь свет объездил — и в Америке был, и в Африке, и еще невесть где.