Наши люди - [47]

что-то связанное с ужасными событиями, или, возможно, боялся, что я начав говорить

расскажут то, что не хотели вспоминать? Их соседи, невинные люди были стерты с лица

земли, словно их здесь никогда бы не было. Их имущество было украдено, даже скатерти ... Я

повторяю, еврейская молитву траура - Кадиш, Кадиш снова и снова Кадиш, молился в

Пабраде, Линкменай, полигоне Швенчонеляй ... так много в таких небольших местах

массовых убийств. Хочется кричать так громко, чтобы быть услышанным всеми: как это

могло случиться?

Рута: Разве вас не удивляет, что старые люди так боятся говорить? Я была удивлена ...

Эфраим: И да, и нет. Кажется, что после стольких лет, люди могли осмелиться говорить.

Мне кажется, что люди словно что скрываю. Они отказываются говорить либо из страха или

из солидарности с другими людьми и со своими соседями. Они больше боятся вас, чем меня

чужестранца. В конце концов, они видели вас на экране телевизора. Они опасаются, что

литовское телевидение покажет или сказать вам: вот этот человек говорил о массовых

убийствах, произходивших в вашей стране.

Рута: Эти люди старые. Они одиноки. И они боятся. Если такие ужасные вещи

происходили в прошлые времена, они могут повторяться. Один очень старый человек,

который живет в районе Швенченис, однажды рассказал мне о бойне. Потом когда я приехала

с диктофоном, он отказался говорить. Убьют, говорит он. Кто будет убивать, я спросила.

Улыбнулся невесело и говорит: Кто кто ... литовцы. Люди боятся, и я их прекрасно понимаю.

Их бабушки и дедушки, их родители и они сами так много прожили столько исторических

189

потрясений и опасностей, что им не говорить гораздо безопаснее. Тишина не наказывается.

Есть русская пословица: «Будь ниже травы, тише воды». Вся жизнь этих людей - это

литовский, русский и немецкий урок: молчи и выживешь. Другое дело: если вы видели

преступление и дали показания, преступник будет приговорен, но после освобождения из

тюрьмы он или его сообщники придут и отомстят вам.

Эфраим: Извините, но этот аргумент совершенно глуп, так как почти все убийцы уже

давно умерли. И если не умрли, сколько из этих девяностолетних могут прийти и отомстить

вам? Еще одна вещь Вы говорите, что эти люди видели убийства. Однако убийства должны

были произойти в совершенно изолированном месте, чтобы не было свидетелей, кроме тех,

кто стрелял и хоронил трупы. Они видели только ведомых людей, но не расстреливаемых

людей.

Рут: Они слышали выстрелы. Слышали рассказы. В конце концов, в каждой деревне люди

говорили о том, что произошло, о том, как земля была пропитана кровью, как она еще

несколько дней поднималась, потому что и живых людей похоронили ... Поэту, чье

свидетельство в начале этой книги было пять лет, когда он увидел ночью

приползшего окровавленного еврея, который выбрался из под трупов. Это ужасное

впечатление, которое длится всю жизнь.

Эфраим: Возможно, это повлияло на некоторых людей ...

Рута: Те, кто видел резню евреев будучи детьми, никогда этого не забывают. Но если никто

никогда публично не говорил о том, и не говорит об этом, эта тема остается табу.

Если полиция не расследует преступление, они не собираются расследовать это

преступление сами. Если никто не говорит о массовом убийстве евреев, не рвутся на

телевидение рассказать. Кто ты, одинокая старуха, живущая на опушке леса? Зачем тебе

говорить? Почему сейчас? В конце концов, мертвых не воскресить...

Эфраим: Должно было произойти противоположное. Если полиция не воспринимает

преступление, а вы его свидетель, идите в полицию и дайте показания. Старушке девяносто

лет? Хорошо, но почему она не стала свидетелем раньше? Я понимаю, почему она молчала в

советское время, но Литва уже была независимым государством в течение 25 лет. Центр

Саймона Визенталя также обьявил инициативу

190

«Операция: последний шанс», мы заплатили деньги за информацию о Холокосте. Все

литовские газеты печатали наши объявления. Зачем говорить все время о страхе? В конце

концов, вы живете в демократическом государстве, вы являетесь частью Европейского Союза

...

Рута: Но убийцы были их соседями. Дети этих соседей все еще живут рядом с ними. Если

не рядом с вами, живите где-нибудь в Литве. Они расскажут вам об этом, вы назовете людей, ваша семья остановит вас. Вся деревня, вся родня будет относиться к вам как к жалобщику.

Когда я сказала своим родственникам, что собираюсь написать книгу о Холокосте, упоминая

о наших родственниках, они были очень расстроены. Вы Павлик Морозов? Или, может быть,

вы работаете на евреев за гнилые евро? Может быть, я буду осуждена, я стану черной овцой в

своей семье. Мне это нужно

Эфраим: Но у каждого преступления есть своя цена, и кто-то должен это заплатить.

Рута: Почему я? Если мое правительство, суды, полиция ничего не делает? Если мне

исполнится девяносто лет, и я живу в хижине возле леса, как Янина из Линкменай? Да, я, Рута Ванагайте, лично, готова стать черной овцой, потому что я считаю, что должен делать

то, что не делали другие люди.

Если не я, так кто? Если не сейчас, то когда? Все свидетели вымирают.

Но вы знаете одно? Если бы мой дедушка лично стрелял евреев, я бы, наверное, молчала.