Наши домашние дела - [8]
Лѣтомъ въ Петербургѣ душно вообще, а тому, кто осужденъ обстоятельствами на усердное чтенiе печатныхъ книжекъ, газетъ и журналовъ, душно въ особенности. Душитъ раскаленный камень съ стоящею надъ нимъ тонкою пылью, душитъ журнальная разноголосица, душитъ кабинетная философiя и почтовая гоньба на предвзятыхъ идейкахъ, душитъ наконецъ литературное аристократство, драпирующееся на пьедестальчикѣ, осуждающее всѣхъ за недостатокъ учености и громко, непрiятно-громко возглашающее, что вотъ оно, аристократство, стоитъ себѣ одно, на пьедестальчикѣ, на извѣстной высотѣ, и дѣлаетъ дѣло — проповѣдуетъ истины, а вокругъ, у его подножiя, волнуется "океанъ пустословiя, пошлостей, фальши, фразъ безъ смысла", и что этотъ океанъ будто-бы "затопляетъ нашу литературу, литературу безъ науки, безъ всякихъ нормъ, безъ значительныхъ серьозныхъ преданiй"; душитъ, признаемся, это литературно-ученое аристократство, желающее запугать простодушныхъ людей ужаснымъ океаномъ и требующее, чтобъ ему вѣрили нá слово, не спрашивая, чѣмъ оно измѣряло чужую ученость и чѣмъ можетъ оно доказать, что у нашей литературы нѣтъ ни науки, ни значительныхъ серьозныхъ преданiй, а у него напротивъ, у него одного есть и наука, и какiя-то значительныя серьозныя преданiя… Чувствуешь, что слѣдовало-бы смѣяться "добродушнымъ смѣхомъ" надъ этой накрахмаленой, комически-строгой фигурой, но… душно! и смѣхъ не поднимается изъ души. Давно уже, т. е. относительно-давно, съ той поры, какъ литература наша стала говорливѣе, живѣе, оживленнѣе, многолюднѣе, съ той поры, какъ стали набѣгать группами можетъ-быть небольшiя, но молодыя и свѣжiя сúлки и шумно засуетились вкругъ мирныхъ, уютно-свитыхъ гнѣздъ, плотно установившихся на поприщѣ, но уже начинавшихъ сохнуть и изнашиваться старыхъ силъ, — съ той самой поры мало по малу начались у насъ перекоры о томъ, кто кого ученѣе, кто солиднѣе, кто выше беретъ въ многоголосномъ концертѣ нашей текущей, повременной литературы. И находятся трудолюбивые люди, которымъ хочется взять всѣхъ выше и которые, напрягая всѣ силы, чтобы выложить на показъ какъ можно больше учености, валятъ съ плеча такiя богатырскiя тяжести на читателя, что и въ прохладное время года его иной разъ въ жаръ броситъ, а въ лѣтнiй зной, на раскаленной плитѣ, подъ тонкой, стоячей пылью — ему становится невыразимо-душно. А если еще, глядя на важно-драпирующееся учено-литературное аристократство, подумаешь: какое впечатлѣнiе должны произвесть, какiе плоды должны принесть его возгласы, въ которыхъ оно всю литературу, кажущуюся ему "безъ науки и безъ значительныхъ серьозныхъ преданiй", мѣшаетъ съ соромъ, выметеннымъ изъ темнаго угла, и мѣшая, произноситъ заклинанiя, имѣющiя для него силу талисмана, охраняющаго отъ вражескаго оружiя; когда прислушаешься къ этому голосу, который сначала звучитъ строго-разумной проповѣдью, а потомъ, мало по малу переходя въ голосъ страсти, достигаетъ степени вопля, вызывающаго «катаклизмъ» на всю литературу безъ науки, катаклизмъ, который-бы "очистилъ его ниву", чтобы ему было просторнѣе, тогда и смѣхъ бѣжитъ далеко, и становится тяжело и грустно… Зач?мъ катаклизмъ?.. Обличайте неправду и ложь, но не призывайте бѣды ни на чью голову! Сейчасъ была проповѣдь о благости и христiанской терпимости, и сейчасъ призывается на землю катаклизмъ, который-бы затопилъ и снесъ, вмѣстѣ съ соромъ, и всю литературу, кромѣ одного самодѣльнаго пьедестала, съ возвышающимся на немъ и громко проповѣдующимъ ученымъ аристократствомъ. Чтó же ваша благость и христiанская терпимость? Проповѣдникъ, только-что обличившiй маленькаго лжепапу, который изъ темнаго угла, смѣясь изподтишка, посылаетъ проклятiя, — тотчасъ-же вслѣдъ затѣмъ самъ становится маленькимъ папой и призываетъ небесный гнѣвъ на тѣхъ, кто ему мѣшаетъ. "Книжники и фарисеи!" воскликнетъ можетъ-быть иной, дослушавъ проповѣдь до того мѣста, гдѣ вызывается катаклизмъ, и невольно настроившись самъ на тонъ проповѣдника…
Да! душно въ книжной атмосферѣ, въ лѣтнiй зной, на раскаленной плитѣ!.. Вотъ листокъ, легкiй листокъ, скользящiй кажется по самой поверхности… Читаемъ:
"…Пѣть пѣсни веснѣ и любоваться луной или описывать райскiе сады въ то время, когда жизнь путается въ тысячѣ разныхъ противорѣчiй, значитъ тоже чтó утѣшать голоднаго картиной богатаго пира. Не водите насъ къ Шиллеру на луну, не уносите насъ за облака, въ чертоги радостей и мира: распутайте сперва наши пути, облегчите насъ, посмотрите сперва на то, гд? и кàкъ живемъ мы, и дайте намъ то, чтó нужно. Далеко намъ еще до мiра правды, когда предъ нами поле взятокъ, ханжества, низкопоклонничества, раболѣпства. Далеко намъ до героевъ добродѣтели, когда еще какой-нибудь членъ откупа можетъ остановить васъ, отвести въ часть и пожалуй сдѣлать что-нибудь хуже. Очистите сперва эти травы, излечите сперва наши раны, а тамъ и дѣлайте чтó хотите… Впрочемъ въ послѣднее время защитники
